Евдокия ничего не отвечала, слегка изменившись в лице, и Одоевский решил именно сейчас сказать давно просившееся:
– Я знаю, как ты относишься к свету, потому что сам не люблю его не меньше твоего. Но как я раньше об этом не подумал – это возможность для нас видеться чаще, видеться всякий день… Уже одно это заставляет меня забыть обо всем, из-за чего иногда хочется вовсе перестать выезжать.
Прервав свою взволнованную речь, Одоевский вопрошающе поглядел на Евдокию, неожиданно встретив в ее глазах стоящие слезы.
– Ты готов забыть даже о том, что тебе должно будет, явившись об руку с женой, видеть меня танцующей с мужем, а мне, глядя, как ты вымученно улыбаешься, самой пытаться изобразить улыбку на лице, когда его невольно искажает страданье?
– Такое, конечно, возможно. Но разве так будет постоянно? Поверь, все не так мрачно, как ты представляешь. Ты, верно, не знаешь – супругам вовсе не обязательно танцевать вместе – они вольны выбрать в танцах кого угодно. Да разве стану я задумываться о том, с кем должно пройти один тур вальса, если буду видеть и чувствовать тебя рядом?
Он так убедительно это говорил, что его уверенность начала передаваться и Евдокии, представления которой о свете были далеки от жизни, да еще и несколько драматизированы авторами современных повестей.
– Прости моему воображения, – говорила она, – оно всегда спешит нарисовать такие мрачные картины, что я и не задумываюсь, как следует. Конечно, для тебя, я буду стараться не обращать внимание на все дурное… чтобы видеть тебя.
Этот сбивчивый, но искренний ответ так обрадовал Одоевского – он и не подозревал, что в этом существе достанет душевных сил на столь скорое решение.
– И Новый год встретим вместе! – обрадованный внезапно пришедшей мыслью, воскликнул Одоевский – он так мечтал об этом, но даже не догадывался, насколько близка к исполнению может быть эта мечта. – Пусть все будет не совсем так, как хотелось бы…
– Разве это возможно? – голос Евдокии прервал ход его мыслей.
– Конечно, возможно – разве я не говорил тебе, что завел традицию собирать у себя на Новый год если не всех, то большинство своих друзей? Я приглашу твоего отца – как хорошего знакомого и начальника по службе, а с ним и всю его семью.
– Как же славно ты придумал! – уже весело говорила Евдокия – и мне даже не придется пока выезжать, я буду представлена просто как дочь своего отца.
– Ты права. Именно это я и хотел сказать – после Нового года. Пока не думай о представлении в свете. Я вижу, что убедил тебя, но также чувствую, как тебе это нелегко. Взгляни лучше, что я взял, – проговорил Одоевский, доставая из-за шубы две небольшие книги, – ты говорила, Рунский любит Пушкина.
Евдокия взяла из его рук лежавший сверху том, долго рассматривала его и, наконец, подняла на Одоевского изумленные глаза.
– Ты, верно, хочешь сказать, что я забыл о Вольтере – вовсе нет, он уложен особо, – невозмутимо объяснял Владимир, хотя сам прекрасно понимал причину удивления Евдокии – ну что же ты так смотришь на меня? Да, это последняя глава «Евгения Онегина», и ты, душа моя, держишь в руках один из последних оставшихся экземпляров. В книжных лавках его давно уже нет, а у твоего брата – будет, причем, с авторской подписью. Евдокия нетерпеливо откинула обложку и узнала почерк Пушкина – летом в Царском селе ей приходилось читать в рукописях отрывки его сказок.
«Милостивый государь, Евгений Васильевич! Я не знаю вас лично, но слышал о вас только хорошее; примите этот скромный дар моего искреннего к вам уважения, с коим честь имею оставаться,
А. Пушкин».
Небольшая подпись эта была составлена именно так, как того требовали обстоятельства: без намека на сочувствие к «преступнику», но с доброжелательным выражением.
– Как же он обрадуется! Спасибо тебе! – восторженно благодарила Евдокия, обнимая Одоевского.
– А как же ты думала: это так просто – связаться с литератором? – смеялся Владимир.
Задумавшись, он не заметил, как Евдокия обратила внимание на вторую книгу, лежавшую у него на коленях.
– Что же ты молчишь? «Северные цветы»! – послышался ее исполненный детской радости голос.
В тот же момент Онегин был забыт; Евдокии не терпелось увидеть напечатанное произведение ее любимого человека, узнать его мысли, развитие и которых происходило у нее на глазах.
– Загляни в поэзию, – произнес Одоевский, стараясь говорить ровно.
Но Евдокия не могла не уловить в его голосе этих лукавых ноток, которые так любила слышать.
– Зачем поэзию? – еще не догадываясь, отчего так звучит голос Владимира, спросила она.