Во время второго акта мне вдруг пришло в голову, что вряд ли на спектакль кто-то придет, а тем более захочет оказать финансовую поддержку. Гленн клялся, что инвестор появится, но я, вся туго перетянутая, чувствовала лишь головокружение и раздражение – зачем я вообще на это подписалась?! Осветитель оказался настолько неуклюжим, что я едва различала зрительный зал. Зато прекрасно видела – и чуяла! – подержанный реквизит, все еще мокрый после пребывания в затопленном подвале, где Гленн его и обнаружил. Актеры в старинной одежде, важно расхаживающие вокруг меня, выглядели забавно неубедительными. Возможно, я слишком сильно перетянула грудь, и мне не хватало кислорода. Кроме того, дешевый клей для усов высох и вызывал дикий зуд. И все же я могла разглядеть моего милого братца в третьем ряду, показывающего мне большой палец и ухмыляющегося так, словно только что получил денежку. Должно быть, его «денежный мешок» действительно пришел. Я ухитрилась хорошенько почесать верхнюю губу, замысловато подкрутив усы, и выдала свою главную реплику: «Мадам, я полагаю, констебль прибыл».
В третьем акте творилось черт знает что. К тому времени как с моего персонажа сняли подозрения и выяснили, что во всем виновата няня – которую звали, как бы вы думали? Агнес Лакей! – большая часть зрителей, воспользовавшись темнотой, покинула зал. А я уже видела сияние вокруг каждого источника света и мечтала лишь о том, чтобы освободить грудь, прежде чем упаду в обморок.
Однако пришлось еще и кланяться. И даже дважды – спасибо Гленну, который стал зачинщиком аплодисментов. И где он только нашел зрителей для этого балагана с каламбурами? Театр «Ред-Хук» расположился в здании бывшего овощехранилища, обанкротившегося после недавнего урагана. Мой братец арендовал его лишь от безысходности: он замазал краской потеки от воды и заставил актеров орать свои реплики, перекрикивая шум гигантских вентиляторов. Понадобилась целая неделя, чтобы просушить стены и полы.
С тех пор как Гленн двумя годами ранее получил диплом, он ставил свои пьесы в местных колледжах, в основном с помощью студентов и разношерстной группы театральных друзей. Он относил свое творчество в разряд «экспериментального искусства»: смысла в нем не было, а о прибыли и говорить нечего. Тем не менее его друзья играли в его пьесах как одержимые. Они переделывали костюмы и сколачивали декорации, невзирая на место и время действия пьесы. Сомневаюсь, что хоть одна из них шла больше двух или трех вечеров.
Но я-то точно знала, что каждая постановка сжирала все деньги, которые Гленн получал за неделю, работая барменом и маляром. В детстве мне всегда доставалась главная роль во всех его пьесах, начиная с интерпретации комиксов «Чудо-женщина» в четвертом классе и заканчивая пародией на «Сказки Кэдбери», которую он поставил в холле нашего многоквартирного дома в Парк-Слоуп в десятом классе. Для той пародии занятые в ней актеры даже собирали средства. Большинство зрителей наверняка пришли только ради бесплатных конфеток, которые мы раздавали в антракте. И я всегда охотно помогала брату – в те времена. А когда поступила в институт Пратта, приходилось работать минимум на двух работах каждый семестр. Вся доступная мне финансовая поддержка едва покрывала стоимость художественных материалов. Мне не хватало денег, а также времени. И я ясно дала понять Гленну, что актриса из меня никакая… В те времена я была целиком погружена в искусство. Ну и вот… – Дама с кольцами пожала плечами и отмахнулась от этой мысли. – Когда актер в последнюю минуту отказался играть в пьесе, оставив Гленна в затруднительном положении, что я могла поделать? Тот парень предпочел «настоящую» работу блеску огоньков театра «Ред-Хук». Да и речь шла всего об одном спектакле.
Когда аплодисменты стихли, я кратчайшим путем направилась в кладовку, выделенную Гленном специально для меня, его звезды. Я была не прочь сыграть мужскую роль – ради брата я бы на многое пошла, – но мне требовалось укромное местечко для переодевания. Я даже коротко подстриглась, чтобы парик лучше сидел, и приклеила дурацкие усики ради большего сходства с мужчиной. Я растерла свою драгоценную пастель «Каран д’Аш», стоившую мне целую неделю пропущенных обедов, и смешала ее с вазелином, натерла получившейся смесью подбородок и шею, и – вуаля! – щетина и адамово яблоко. Но затянутая грудь меня выматывала: мне нужно было дышать!
Не успела я добраться до кладовки, как услышала голос брата: «Подожди!» По обе стороны от улыбающегося до ушей и окрыленного Гленна стояли те самые два парня, которых я видела вместе с ним в зрительном зале. Неужели разговоры про инвесторов не пустая болтовня? Это ведь всего лишь «Ред-Хук»! А мой милый, одержимый и упорный братец, которого я обожала и поощряла, на сей раз написал откровенно дрянную пьесу. О чем я ему никогда не скажу. Лучше уж надеть костюм из марли, прилепить усы и подыграть ему, как я всегда делала в школе.