Ева привезла их в аэропорт и поехала обратно в Вашингтон-Хайтс. Она поставила компакт-диск с музыкой мужа (ведь в те времена все пользовались компакт-дисками), и настроение сразу улучшилось. Грусть от прощания сменилась облегчением от мысли, что скоро она начнет новую жизнь вдали от трагедии. Она улыбалась, смеялась и танцевала прямо за рулем и даже почувствовала некоторое возбуждение, думая о муже – о том, как уже по нему соскучилась. Представляете? Взрослая женщина, а распаляется, словно подросток! Вот так!
В блаженном неведении, впервые за много месяцев чувствуя себя счастливой, Ева не услышала новостей. Вернувшись в Вашингтон-Хайтс, она дохромала до квартиры и увидела мигающий на автоответчике индикатор (не забывайте, на дворе 2001 год). Она нажала на кнопку и услышала голос сестры мужа: «Где он? Где он? Как же так? Почему ты посадила их на тот рейс?» Ева включила телевизор и узнала, что рейс номер пятьсот восемьдесят семь разбился на Фар-Рокавей в Квинсе через девяносто секунд после взлета.
Этот рейс прекрасно знали в Доминиканской Республике, в его честь даже назвали меренге: «El Vuelo Cinco Ochenta y Siete»[7]. И да, ее муж исполнял эту песню. Она была настолько популярна, что ее крутили на том самом рейсе. Самолет вылетал рано утром, ко времени прибытия в Санто-Доминго вас уже ожидала первая бутылочка пива, охлажденного на льду, – такого, что аж зубы ломит. Подаваемое таким образом пиво прозвали «одетым как невеста»: покрытая льдом бутылка напоминает фигурку в белом платье. Муж должен был бы пить пиво vestida de novia[8], но он и их малыш погибли. Мгновенно погибли, когда разбился самолет, выполнявший рейс 587 12 ноября 2001 года. Они всего лишь не хотели лететь 11 ноября. В парикмахерской воцарилась мертвая тишина, и только одна женщина рыдала.
Дочка Меренгеро оглядела нас, собравшихся на крыше. Потрясенные, мы тоже молчали. Даже Кислятина. Я потянулась к телефону, подумав, что история закончилась. Прямо сейчас мне больше всего на свете хотелось снова позвонить отцу.
– Ева просто сказала: «Да, вот такая у меня жизнь. Я пережила двойную трагедию». – Дочка Меренгеро покачала головой. – Я вытерла нос рукавом и спросила: «Как же вы с ней справились?» – «Никак, – ответила Ева. – Вы первые, кому я рассказала. Все случилось двадцать лет назад, и я никому не говорила. Я похоронила останки мужа и сына. Заперла квартиру в Нью-Йорке. И переехала в Доминиканскую Республику. Там никто не знает, кто я и через что мне пришлось пройти. И вам я больше ничего про себя не расскажу, поскольку не хочу, чтобы вы могли меня найти». Ева посмотрела прямо на меня, и я кивнула, давая понять, что не выдам ее. Она оглядела женщин, собравшихся вокруг нас в парикмахерской, с вызовом: «Мне наплевать, что вы думаете. A mí no me importa el qué dirán[9]. Меня не волнует, что кто-то там думает про мою жизнь, или мои решения, или про то, как я справилась с двойной трагедией. Y así fue, y así es la vida[10], – добавила Ева и повернулась к своему мастеру. – Termina mi peinado, por favor»[11]. Когда мастер закончила, эта семидесятилетняя женщина оставила ей двадцать пять долларов чаевых и ушла. Даже не знаю, в чем мораль истории.
Слушатели на крыше не проронили ни слова. Дочка Меренгеро помолчала, словно в ожидании ответа, а потом пожала плечами:
– Отрицание. По факту, ей помогло отрицание. Она настолько вытеснила часть своей жизни, что просто сказала себе: «Я больше не стану про это думать». Позднее я выяснила, что Ева в самом деле начала новую жизнь в Доминикане. Она не вышла замуж, но у нее множество ухажеров, которые захаживают к ней и обращаются с ней как с королевой. Так что мужского внимания у нее сколько угодно. Ну и каков же вывод для нас? Некоторые переживают многочисленные трагедии: люди теряют близких, работу, дом, карьеру, а порой и всю семью. Многие уходят в отрицание. Но именно от них нас тошнит, и меня от них тоже выворачивает наизнанку. Я думаю, здоровая доза отрицания полезна, но уходить в него слишком глубоко не стоит. Y colorín colorado, este cuento se ha acabado[12].
Дочка Меренгеро повернулась к Евровидению:
– Чувак, поставь меренге. Мне нужно вытанцевать из себя эту двойную трагедию. Поставь «Ojalà Que Llueva Café»[13].