Он закончил на одной из тех глубоких басовых нот, характерных для Поля Робсона. Пока музыкант пел другую песню про чуму, собравшиеся налегали на пирожки: доставали из пакетов вторую и третью порцию. Пои явно пришлись по вкусу. Темное облако закрыло луну и нависло над Юнион-сквер. Заморосил дождь. Я встал и потянулся. Остальные направились в туалет. Я заглянул в офис галереи «Кенкелеба». Коррин Дженнингс, куратор, сидела за компьютером среди стопок документов. Она была полна решимости продолжить дело, которое начала вместе со своим партнером, великим художником Джо Оверстритом.
В галерее проходила выставка картин гаитянских художников. Некоторые были самоучками, другие, такие как Жан-Доминик Волси, Мишель Вольтер Марселен и Эммануэль Меризье, получили художественное образование. Мое внимание привлекла одна работа, посвященная землетрясению магнитудой семь баллов, случившемуся на Гаити 12 января 2010 года в четыре пятьдесят три пополудни. Лица искажены ужасом. Тощие руки подняты вверх. В центре на желтом фоне изображена темная фигура матери с двумя детьми.
Американцы преодолеют ковид. У нас есть наука и деньги. А Гаити так и будет страдать, подобно Иову.
Когда Поэт закончил свой рассказ. Просперо закивал:
– В точности как в «Декамероне». Принцы и принцессы сбежали из города на виллу в горах и травили истории, пока половина Флоренции умирала от гноящихся бубонов.
– Я не уверена, к чему вы клоните. Те супруги и впрямь похожи на идиотов, и, на мой взгляд, их критики во многом правы. Однако, в конце концов, Господь же предупреждал бедняков, – сказала Флорида. – Богатые уехали в Хэмптонс. Вот к чему привела пандемия: богачи свалили из города, бросив всех остальных умирать. Несмотря на различия, мы все, оставшиеся в Нью-Йорке, теперь в одной лодке.
– Наступил Судный день, – поддержала Кислятина ехидным тоном. – Пандемия обнажила изнанку жизни. Чума – лучший способ показать, как паршиво обращаются с бедняками в этой стране. Бьюсь об заклад, половина Верхнего Ист-Сайда опустела. Особняки, таунхаусы и квартиры на целый этаж, забитые антикварной мебелью и картинами, безлюдны и мертвы. Их владельцы устроили свои толстые задницы на пятиакровых лужайках в Саутгемптоне, потягивая «Веспер» и беседуя о Дэмиене Хёрсте.
Никто не поинтересовался, кто такой Дэмиен Хёрст.
– Знаю я эти таунхаусы, – наконец заговорила Уитни. – Когда мне было лет двадцать, я работала в аукционном доме на Мэдисон-авеню. Мы продавали произведения искусства, а также их оценивали – порой для продажи, а порой для страховки или утверждения завещания. Мы ходили в те дома и смотрели на превосходные коллекции. Иногда их тщательно собирал кто-то действительно влюбленный в искусство, а иногда – составлял нанятый куратор ради статуса владельца. Когда коллекционер умирал, мы продавали его имущество и коллекцию разделяли: картины уходили другим коллекционерам, галеристам и музеям.
– И в этом есть мораль, – заявила Дама с кольцами. – Столько вещей собрано – и ради чего в итоге?
– Я думаю, искусство важно. Оно делает жизнь более полной. Любовь к искусству важна. Коллекционирование того, что вы любите, важно. Хотя есть и более существенные вещи, – ответила Уитни.
– В конце концов Господь забирает все, – сказала Флорида. – «Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания»[86].
Цитата из Библии, произнесенная внезапно и вдохновенным голосом пророка, на мгновение заставила всех замолчать, даже Кислятину.
– Какое подходящее вступление к моему рассказу, – улыбнулась Уитни. – У меня есть ужасная история про богатство с червоточинкой – как и было сказано.
– Аукционный дом располагался в прелестном здании, занимавшем целый квартал. Над широким входом был вырезан барельеф в стиле ар-деко – муза, парящая над тоскующим художником, как выражение нашей приверженности искусству, а не коммерции. В то время нас только что купил английский дом, благодаря чему мы получили определенный международный имидж, хотя мы и так уже были давно и хорошо известны и имели высокую репутацию. Через нас проходили почти все значимые открытые продажи предметов искусства. Мы занимались Рембрандтом, яйцами Фаберже, мебелью в стиле Людовика Пятнадцатого, библиями Гутенберга и шпалерами Обюссона. Важные торги проводились по вечерам, вход только в смокингах и по приглашению. Мы продавали редкости и предметы невероятной красоты ценителям, обладающим глубокими познаниями и большими деньгами. Мы находились на пике культуры и богатства. На стене нашего отдела висели часы, помеченные табличками «Токио», «Лос-Анджелес», «Нью-Йорк» и «Лондон». Мы нашли свое место в мире – в самой гуще событий – и были о себе довольно высокого мнения.