В нашем мире история происхождения и владения имеет большое значение: длинный список известных владельцев увеличивает ценность вещи. Так почему владеть вещью возрастом в сотни лет, переходившей из поколения в поколение, престижно, а получить вещь от одного погибшего – противно?
Имело ли смысл задумываться об этом?
У миссис Наследницы бронзовые статуэтки стояли повсюду: на каждом столе, в каждом книжном шкафу и парами на каждой каменной каминной полке. Тяжелые темные фигуры животных, сцепившихся в смертельной схватке, истерзанные люди – статуэтки выглядели скучно, уныло или сентиментально. Роза Бонёр и Антуан-Луи Бари. Я проверила каждую, не принадлежит ли она американскому художнику, но большинство оказались европейскими, и я оставила их для Гранта.
Закончив с парадными комнатами внизу, я поднялась наверх и обнаружила у столика в коридоре Гранта с небольшой статуэткой в руках.
«А вот и ты, – сказал он. – Если хочешь посмотреть, как лежит бык, то вот так».
«Тот самый „Лежащий бык“?»
«„Лежащий бык“, – кивнул он. – Роза Бонёр ходила на бойню и смотрела, как они выглядят».
«Вряд ли на бойне быки имеют возможность прилечь. Скорее всего, это умирающий бык», – заметила я.
«В любом случае Роза Бонёр находилась рядом и внимательно наблюдала. Просто чтобы ты знала».
Я прошла в дальний конец коридора, где стояла еще одна бронзовая статуэтка – лежащая обнаженная женщина, похожая на нимфу. Она приподняла грудь от земли, отталкиваясь руками и упираясь пальцами ног в затылок – откровенно романтичная и завуалированно эротичная поза. Статуэтка напомнила мне работы одного американского скульптора, и я подняла ее, чтобы посмотреть на оборотную сторону, однако никакого клейма не обнаружила. Я оглянулась на Гранта: он двигался от меня, и мы оказались почти в противоположных концах коридора. Мне пришлось повысить голос. Внизу находились юристы, но больше я бы никого в доме не потревожила.
«Вы уже видели эту слегка порнографичную обнаженную даму? Похоже на работу Гарриет Фришмут, но я не вижу клейма».
Грант резко обернулся и, не отвечая, стремительно метнулся по коридору в мою сторону.
«Европейская, – сказал он, взяв статуэтку в руки. – Я уже осмотрел ее».
Поставив статуэтку на место, он пододвинулся ближе и наклонился ко мне.
«Она здесь», – произнес он конфиденциальным и серьезным тоном, напряженно глядя мне в глаза.
«Кто? – спросила я, но по его поведению тут же все поняла и оторопела. – Здесь?» Я показала на дверь и перешла на шепот: «Прямо в доме?»
«В спальне».
«В спальне…» – повторила я, пытаясь осознать происходящее.
«На кислороде. Можно сказать, это искусственное поддержание жизни».
А я-то решила, что миссис Наследница где-то в другом месте – неизвестно где. Думала, мы могли беспрепятственно бродить по гигантскому мавзолею, заполненному накопленными ценностями богатой семьи, и свободно оценивать ее коллекцию, ее вкусы, ее дом. У меня перехватило дыхание.
«А она…» Я осеклась, не зная, как закончить предложение.
«Нет, – ответил он. – Она в коме».
Значит, она тут, лежит в собственной кровати в своей комнате и молчаливо присутствует в доме, где прожила десятилетия, распоряжаясь всем: собачьим питомником, меню собачек и выводным кругом, пологими холмами, большой подъездной площадкой у входа, гостиной с массивным каменным камином. Все это – часть ее жизни и до сих пор принадлежит ей, пока она лежит тут с закрытыми глазами, без сознания; ее неподвижное исхудавшее тело едва можно разглядеть под простынями на богато украшенной кровати, а в ее легкие с шипением нагнетается кислород, в дряблую плоть глубоко воткнута игла. Как долго она так лежит? Когда юристы решили, что пора позвать нас? Мы проводили оценку наследственного имущества еще живой женщины. Меня передернуло.
«Где?» – прошептала я.
Грант показал на дверь в середине коридора.
«Там есть предметы искусства? Мне нужно туда зайти?»
«Несколько акварелей, – кивнул он. – Много времени не займет. Там медсестра».
Грант смотрел мне в глаза, пока я не кивнула в ответ. Тогда он поставил бронзовую нимфу на место и ушел в противоположный конец коридора.
Я ужасно боялась заходить в ту комнату и сначала прошлась по всему коридору. Осмотрела картины (в основном французские гравюры) и проверила несколько попавшихся на столе бронзовых фигурок. Затем собралась с духом, чтобы заглянуть в спальни. Дверей было три. За первой оказалась гостевая комната: две односпальные кровати с плетеными изголовьями во французском стиле, аляповатые лампы с гофрированными абажурами. Большой французский комод и кушетка. Из картин – европейские акварели, пейзажи: два французских и один испанский. Открывая следующую дверь, я почувствовала, как заколотилось сердце. Еще одна гостевая комната: двуспальная кровать с резным французским изголовьем, комод из красного дерева и французский письменный столик, строгий и элегантный. Акварели на стенах все французские, девятнадцатого века, не считая эстампа американца Джозефа Пеннелла. Я сняла его, измерила и записала данные. Больше здесь делать было нечего, но я медлила. На комоде стояли фотографии, и я наклонилась к ним. Мне всегда нравилось рассматривать семейные фото.