На первом снимке на пони с прижатыми ушами сидел маленький мальчик, щурясь против солнца; его пухлые ножки едва доставали до стремян. На следующем снимке, вероятно, тот же самый мальчик, уже постарше, одетый в белую теннисную форму и пуловер, держал деревянную ракетку. Затем официальная фотография с выпускного: черная мантия и академическая шапочка. Я наклонилась поближе, чтобы разглядеть, какой университет он окончил. В нижней части фото стояла надпись: «Принстонский университет. Dei Sub Numine Viget»[87].
Я сунула нос на книжную полку рядом с комодом, разглядывая названия книг. «Круиз „Кашалота“». «Налегке». «Моби Дик». Хемингуэй и Фицджеральд. Многие названия я видела впервые: судя по старым темным обложкам, книги были изданы в тридцатые-сороковые годы. Несколько книг по инженерному делу. Я перешла к письменному столу, где тоже стояли фотографии. Босые гребцы в фирменных футболках и шортах на причале, у каждого в руках – длинное весло. Официальная фотография сидящей команды: они уже старше, в белых блейзерах и в канотье. Судя по надписи, сделана в Оксфорде, а их лодка носила невообразимое название «Тихоходка». Наверное, это фотографии мистера Наследника в юности. Комната выглядела замерзшей и нежилой. Впрочем, разумеется, миссис Наследница уже очень стара, гостевую комнату наверняка не использовали много десятков лет. Я подумала о женщине, лежащей неподвижно, накрытой простынями и накачиваемой кислородом, и меня бросило в дрожь.
Оставалась последняя комната. Я осторожно повернула ручку. Дверь открылась бесшумно, и я вошла. У стены возле эркерного окна, выходящего на лужайку, стояла большая кровать. В середине эркера, рядом с туалетным столиком, сидела в кресле медсестра в униформе с глянцевым журналом в руках. Она подняла на меня глаза, и мы молча кивнули друг другу. Старательно не глядя на кровать, я принялась изучать картины. У стены напротив кровати стоял высокий комод, а также низкий книжный шкаф и кушетка, покрытая синей туалью. Я медленно прошлась вдоль стен, проверяя каждую картину. Одна напомнила мне стиль Чайльда Гассама, но, судя по подписи на обороте, принадлежала французскому художнику, о котором я никогда не слышала. Чтобы рассмотреть ее получше, мне пришлось встать позади медсестры, и я шепотом извинилась. Она энергично кивнула и опустила глаза, занятая разгадыванием кроссворда. Сверху я увидела перекрещивающуюся паутинку нитей: ее темные волосы покрывала тонкая сеточка.
Над кроватью висела акварель – большой пейзаж, подписанный «Арпиньи». Француз, а значит, мне не придется снимать картину. Однако, глядя на нее, я не могла не увидеть лежащую под ней. Я постаралась избежать прямого взгляда, но все же заметила на подушке голову: седые волосы, закрытые глаза и желтоватое лицо, частично скрытое высокой металлической подставкой, на которой висела емкость с жидкостью, откуда прозрачная змея трубки спускалась к телу. Миссис Наследница была подключена к аппарату, издававшему периодические вздохи. Выглядело все как нечто среднее между больницей и лабораторией.
Сердце заколотилось в груди, и в испуге я снова оглянулась на медсестру. Она кивнула мне, и я отвернулась от кровати, успев заметить руку – сморщенную, желтую, жуткую, неподвижную – на белоснежной простыне.
Осмотрев картины на другой стене, я прижала к груди блокнот для записей. Стояла полная тишина, не считая судорожных хрипов аппарата. Теперь комната была наполнена тем, что в ней происходило. Картины, мебель, ковры и все прочее, ради чего я сюда пришла, потеряли всякий смысл. Важно лишь то медленное мрачное шествие, которое невозможно остановить.
Я тихонько подошла к двери и взялась за ручку. Посмотрела на медсестру, и мы еще раз кивнули друг другу, словно молчаливые партнеры в каком-то деле. Я вышла из комнаты и, бесшумно закрыв за собой дверь, двинулась по коридору. Сердце стучало, словно мне едва удалось ускользнуть от опасности.