Часы показывали начало второго. В спальне я не осмеливалась на них посмотреть, хотя и знала, что опаздываю к обеду. Я торопливо сбежала вниз по изогнутой лестнице, стараясь не шуметь, словно это имело значение. Я услышала голоса в столовой и нашла всех там: Гранта, Присциллу и Рекса. А также юристов. Значит, что бы ни подавали на обед, оно оказалось лучше стейка.
Я уселась на пустой стул рядом с Присциллой. Четверо мужчин сидели в ряд: Грант и Рекс – в середине, юристы – по краям. Разумеется, юристы хотели соседствовать с важными людьми, то есть с мужчинами. Однажды я вышла к клиентке, пожелавшей оценить картину. Увидев меня, она изменилась в лице и спросила, нельзя ли позвать джентльмена.
«Коллекция просто выдающаяся, – с видом профессионала говорил Грант юристу номер один. – Есть очень хорошие экземпляры. Превосходные отливки».
Разумеется, как обычные юристы, а не коллекционеры, они в литье совершенно не разбирались.
«Да, я слышал, – ответил юрист номер один. – Некоторые музеи заинтересовались».
«И недаром», – кивнул Грант.
Впрочем, мы бы тут не появились, если бы стороны не пришли к соглашению. Хотя, возможно, оценка требовалась не для продажи, а для утверждения завещания.
«Конечно, музей возьмет не все, а только бронзовые скульптуры», – добавил Грант.
«Скорее всего», – поддакнул юрист номер два.
«И вероятно, нас бы не заинтересовало наследство без бронзовых скульптур».
Юрист кивнул.
«Как насчет мебели? – спросила я у Присциллы. – А среди фарфора нашлось что-нибудь ценное?»
Мне хотелось отвлечься болтовней и не думать о лежащем в кровати на втором этаже исхудавшем теле. В присутствии юристов я не осмелилась об этом упоминать.
«Есть очень хорошая французская мебель, превосходный немецкий фарфор, а также невероятно безвкусные вещи. – Она поджала губы и покачала головой (мы презирали людей, у которых хватало денег и вкуса на покупку изысканных вещей, а они вместо того покупали всякий хлам). – Есть прекрасный мейсенский сервиз и замечательный обеденный сервиз из Севра, я насчитала сто семьдесят восемь предметов. И тут же рядом – подделка под Людовика Шестнадцатого прямиком из универмага „Слоанс“».
Я тоже покачала головой, соглашаясь с ней.
Кормили тут отменно: сначала подали густой огуречный суп, затем жареную курицу с травами. Я по-прежнему помнила про неподвижное тело наверху, но была благодарна за возвращение в беззаботный мир искусства и сплетен. Двоюродные родственники Присциллы жили неподалеку, и она завела разговор про особенности местной охоты: как трудно стать членом охотничьего клуба и на какие скандальные ухищрения идут ради этого люди.
«Представляете, некоторые новички даже верхом ездить не умеют, – доверительным тоном рассказывала Присцилла. – Претендуют на членство, а сами едва на велосипеде держатся!»
«А каких собак они разводят? – поинтересовалась я. – В смысле, здесь. Которых кормят стейком на обед».
«Шнауцеров, – ответила Присцилла. – Жутких нервных собачек, которые кусают только за то, что на них посмотрели. Терпеть их не могу. А еще ротвейлеров и доберманов. Миссис Наследница любила немецкие породы».
«Шнауцеров», – повторила я.
«Я за ретриверов, – говорила Присцилла быстро и с полной уверенностью. – Или овчарок. Только не этих дерганых тварей, которые постоянно лают, а когда не лают, кусаются».
Мне тоже не нравились шнауцеры – еще один способ отстраниться от комнаты наверху.
«Я предпочитаю бордер-колли, – сказала я. – Или стандартных пуделей».
«Ну, если тебе не жалко отдавать всю зарплату грумеру», – тут же откликнулась Присцилла.
У нее явно имелось свое мнение по любому вопросу. Я не хотела с ней спорить.
«Они прославились своими шнауцерами и выиграли с ними кучу призов, но и домашних собак здесь тоже держали. Каких-то дворняжек и еще кого-то – корги, кажется. Не помню. Мы приезжали сюда несколько лет назад, и в доме были собаки. Те, которые нравились сыну».
«Сыну? – удивилась я. – Я думала, у них нет детей».
«Сын у них был, – заявила Присцилла и бросила краткое спасибо горничной, убиравшей тарелки с десертами. – Единственный сын. Он умер».
Так вот что за мальчик на фотографиях – на пони, потом в мантии выпускника. Стало быть, та комната принадлежала сыну.
«Что с ним случилось?» – спросила я.
«Умер, – повторила Присцилла. – Они так и не оправились от потери. Он хотел стать летчиком, военным пилотом. А они не разрешали – она не разрешала. Считала, что это слишком опасно. И вместо армии отправили его во Францию учиться на инженера. Они обожали Францию – да ты и сама видишь по коллекции».