Она помолчала, глубоко вдохнула и запела глубоким, грудным голосом:
– Хватит с меня историй про привидения, – сердито бросил Евровидение, начав собирать свои колонки и выпивку, как только зазвонили колокола базилики Святого Патрика. – Давайте завтра обойдемся без мертвецов и призраков.
– Кто бы говорил! Сам-то всякую ерунду несешь про «важность травмы», – закатила глаза Хелло-Китти.
Евровидение пропустил ее слова мимо ушей.
Пока мы собирались, я услышала, как Парднер, ни к кому особо не обращаясь, сказала: «Надо найти мамулю». И словно растворилась в тенях. Я запихала термос и записную книжку в сумку, выключила телефон, сунула его в карман и поспешила присоединиться к остальным. Сегодня мне не меньше, чем Евровидению, хотелось побыстрее убраться с крыши. Думаю, все мы чувствовали некоторый испуг. Соблюдая социальную дистанцию в шесть футов, мы спускались по узкой лестнице обратно в разваливающееся здание – к тому, чем обычно занимались в эти долгие ночи эпохи ковида.
Может быть, все мы возвращались к своим призракам.
День тринадцатый
12 апреля 2020 года
Меня уже тошнило от моей подвальной могилы, поэтому вечером я пришла на крышу раньше всех, захватив с собой термос коктейля «Московский мул» – да покрепче. Весна уже должна бы цвести вовсю, но вместо того пасмурный дождливый день перешел в еще более мрачную ночь; беспокойный ветер бил по крыше, покрытой лужами и пахнущей сырой смолой и землей. Где-то оторвался кусок металла и дребезжал от каждого порыва ветра.
Я не находила себе места. Ветер дул целый день, здание скрипело и потрескивало, разваливаясь на части. Я и думать забыла, что сегодня Светлое Христово воскресенье, пока не увидела на стене, рядом с Богом и кроликами в коробке, чей-то новый рисунок: еще один кролик с огромными глазами высиживал пасхальное яйцо. Отец всегда считал Пасху важным праздником. Обычно мы отмечали ее только вдвоем, зато всегда ели жареную баранину, а затем устраивали состязание по битью яиц. Это румынская традиция: нужно украсить сваренные вкрутую яйца, затем бить их друг о друга – выигрывает тот, чье яйцо не разбилось. По словам отца, битье яиц на Пасху с теми, кого любишь, гарантирует, что снова встретишься с ними после смерти. Звучит глупо, но как жаль, что я не спросила, почему так. Мысли про Пасху без отца вгоняли меня в тоску. Однако после вчерашних историй о смерти и призраках, а также длинной бессонной ночи я выбрала для себя новую мантру: «Папа умер».
Пожалуй, пора сказать вам, что я в конце концов бросила попытки дозвониться в «Вечнозеленый замок». Моих душевных сил уже не хватало слушать бесконечные гудки вызова и механический голос: «Абонент, с которым вы пытаетесь связаться, недоступен…» В новостях продолжали рассказывать про невообразимую смертность в домах престарелых. Все это время, по моей просьбе, Мэн тоже пыталась дозвониться кому-нибудь и тоже чувствовала себя совершенно обескураженной бесплодностью своих усилий. Мы все отрезаны от мира, потеряны, брошены на произвол судьбы, разбиты вдребезги – каждый сам по себе.
Поскольку я не знала, жив отец или мертв, мне пришлось сделать выбор. Сегодня утром я приняла решение: он мертв. Если он умер, то он в безопасности. Я надеялась, что теперь перестану терзаться, часами глядя в потолок и пытаясь развидеть ужасные картинки в голове. Он мертв. Просто и до дрожи жутко, но, по крайней мере, это факт, за который можно уцепиться. Я пробовала представить себе, как он прогуливается по нелепому православному раю, о котором всегда говорил патриарх румынской церкви: там есть облака и ангелы поют, и все с бесконечным обожанием глазеют на Бога – в такой мир иной горячо верил мой отец, но мне не особо удавалось его вообразить. Проблема заключалась еще и в том, что в моей голове отец оставался вполне живым, у меня не возникало ощущения, что он мертв. И все же, пока я, запертая здесь без возможности связаться с ним, не сошла с ума от тревоги, мне нужно как-то себя успокоить, сказать себе что-нибудь утешающее. Можете осудить меня за это, если угодно.