– Да так, легкое похмелье, – пробормотала я, поднимая бутылку. – Ваше здоровье!
– Сдается мне, не только вы в последние дни страдаете от похмелья.
Дама с кольцами потрясла рукой, используя звон украшений как способ привлечь к себе внимание.
– На мой взгляд, очень жаль, что среди нас нет священника, который сказал бы, сколько раз следует прочитать «Аве Мария» в качестве покаяния. Наша крыша превращается в исповедальню, вам не кажется? Мы все получили возможность искупить свои грехи. И я в том числе. – Она повернулась ко мне, в то же время глядя на Дэрроу. – Надеюсь, поделившись с нами, вы чувствуете себя лучше.
– Представления не имею, как себя чувствую, – резко ответила я в надежде, что подобный тон оградит меня от сочувствия в дальнейшем, и тут же раскаялась, ведь мне действительно нравилась Дама с кольцами. – Я имею в виду, не надо со мной нянчиться.
– Вполне могу вас понять, – вмешался Евровидение. – Кто хочет начать наш вечер с истории? Или с признания?
Все молчали.
– Ну же, хоть кто-нибудь! – настаивал Евровидение.
– Может, стоит отдохнуть от историй, – предложила Мэн.
– Вот еще! – запротестовал Евровидение и принялся внимательно вглядываться в собравшихся, стиснув руки и пытаясь скрыть отчаяние.
– Прежний управдом знал кучу историй, – заговорил Дэрроу. – Когда он приходил починить что-нибудь, всегда рассказывал какие-нибудь пикантные сплетни.
– Он слишком много рассказывал! – возмутилась Флорида. – Болтал без умолку. Никак его не заткнешь! – Она повернулась ко мне. – Предпочитаю нашего нового управдома. Она тихая и не сует нос в чужие дела.
Я была ей благодарна за такие слова и надеялась, что она никогда не заметит мой включенный на запись телефон. Наконец-то подвернулась возможность задать вопрос, мучивший меня долгое время.
– А что произошло с прежним управдомом?
Воцарилось неловкое молчание.
– Да кто его знает, – ответил Евровидение. – В самом начале ковида он ушел, просто исчез. Полагаю, сбежал из города, как и все остальные.
– Что он был за человек?
– Ну, такой толстый, низенький, жизнерадостный, грек по национальности. Говорил быстро, задавал много слишком личных вопросов и охотно делился советами. Честное слово, не будь он управдомом, из него получился бы отличный психотерапевт. Постоянно суетился и бегал по всему зданию. Как и сказала Флорида, никуда от него было не деться.
– А ручонки загребущие! – заявила Флорида.
– В самом деле? Откуда вы знаете? – заинтересовалась я.
– Однажды он что-то ремонтировал у меня в квартире, а потом я обнаружила, что пропала статуэтка в виде молитвенно сложенных рук. После чего внимательно за ним следила.
Те руки теперь у меня! Но если сейчас признаюсь, больше ничего не проведаю про прежнего управдома.
– А как его звали?
– Зинодейя, – ответила Флорида. – Виргилиос Зинодейя.
Ну вот, оказывается, я создала себе очень реальный, но совершенно неверный образ Уилбура П. Уортингтона III.
– Про загребущие ручонки крайне интересно, – заговорила Уитни. – Я так и не знаю, что случилось с моей бабочкой Morphodidius. В какой-то момент она просто исчезла.
– Та статуэтка мне очень дорога, – призналась Флорида.
– А у меня пропала моя детская коллекция пластинок Элвиса, – сказала Дама с кольцами. – Не он ли ее взял? А ведь казался таким милым. Должно быть, у него с головой не в порядке.
Я ужасно пожалела, что затронула эту тему. Прежде чем успела хоть слово вымолвить в защиту прежнего управдома – или вообще задуматься, следует ли его защищать, – нас прервало появление Поварихи. Она счастливо улыбалась, держа в руке телефон.
– Заряжен полностью! Сегодня вечером вы наверняка увидите моего ангела!
– Ангел, дубль-два, щелк! – съехидничала Хелло-Китти.
– Всю неделю этого ждала! – воскликнула Флорида.
Я была уверена, что и сегодня ничего не получится, но энтузиазм Поварихи оказался заразительным. Она держала перед нами маленький экран, в который мы старательно вглядывались. Веб-камера показывала вид на парк и розовую церковь с похожими на свадебный торт башенками. Закатное солнце за тысячи миль отсюда пронизывало все золотистым светом – какой контраст с нашим серым небом!
– Подойдите поближе, будет лучше видно, – предложила Повариха и проверила часы. – Семь двадцать девять. Осталась одна минута.
Некоторые пододвинули стулья поближе.
В ярком прямоугольнике что-то зашевелилось. Из-за деревьев вышла фигура в черном: маленькая, согнутая, древняя, одетая в лохмотья, ковыляющая на двух костылях и несущая сетку с апельсинами. Повариха ахнула от радости, мы все склонились к экрану. Женщина невыносимо медленно плелась по неровной брусчатке навстречу веб-камере, висящей высоко на здании. Подойдя под самый объектив, она остановилась и неспешно подняла голову. Глубоко посаженные глаза на испещренном морщинами лице каким-то образом поймали наши взгляды прямо через экран. Она пристально смотрела нас, седые волосы торчали из-под платка, – а затем она улыбнулась. Я увидела, как двигаются ее губы, произнося какие-то слова. Потом она опустила голову и заковыляла дальше, направляясь к церкви, – исчезла из поля зрения камеры.