И как уже было сказано в начале истории, именно тогда я решил во что бы то ни стало оставаться со своей дочуркой. Пока я ей нужен.
Он замолчал, история закончилась. Я боялась пошевелиться и заговорить, боялась хоть чем-то разрушить наваждение. А потом не выдержала. Я наполовину вздохнула, наполовину всхлипнула, звук эхом разнесся по крыше, и все присутствующие повернули голову ко мне.
Летун! Я так хорошо его помнила. Годами в его поисках я вслушивалась в птичьи голоса в парках Нью-Йорка. И если совсем честно, то, помимо Линн, одной из причин моего переезда в леса Вермонта после колледжа была идиотская идея, будто там мне может быть проще найти Летуна.
– Папа, – хрипло выдавила я, все еще не в состоянии и пальцем пошевелить от шока. – Что… что ты тут делаешь?
Я разглядывала его широкое лицо, густые седые зачесанные назад волосы, блестящие зеленые глаза, расширенные от удивления и восторга.
– Есси! Девочка моя! А ты-то что тут делаешь?
– Я… управдомом работаю.
– Вот как? Здорово! У тебя всегда были золотые ручки. Ох, я так переживал за тебя из-за того приступа астмы. А потом ты и вовсе пропала. Почему не звонила?
– Но… – Я все еще не понимала, что происходит. – С тобой все в порядке?
– Лучше не бывает!
– А как ты здесь оказался?
– Сам толком не помню… – Он потер лоб.
У меня в голове помутилось. Неужели Мэн привезла его? Не может быть! Передо мной стоял отец, но не такой, каким я видела его последний раз в доме престарелых в Нью-Рошелл: лежащим в кровати жалким подобием самого себя, с обвисшей кожей и блеклыми глазами; костлявая рука стискивает и отпускает край одеяла. Я обомлела от смеси ужаса и восторга.
– Я помню, как уснул в своей кровати в нашей квартире на Пойер-стрит, – медленно заговорил отец, сморщив лоб в усердной попытке восстановить события. – Потом мне приснился сон, будто я проснулся в очень странном месте. Женщина в белом вошла в комнату и заговорила на непонятном языке. Я постарался вспомнить, как туда попал, но не знал ни кто я, ни что произошло и ничего не помнил про свою жизнь. Пока я в панике копался в собственной голове, отчаянно пытаясь найти хоть какие-то воспоминания, одно я все же нашел: у меня была дочь! Ты. Но вот ведь в чем ужас: я помнил твое лицо, а имя забыл. А вся остальная моя жизнь и вовсе оставалась в тумане.
Слушая отца, я почувствовала, как по затылку поползло весьма странное леденящее ощущение.
– В том сне я испугался, что потеряю свое единственное воспоминание, поэтому нарисовал твое лицо. И спрятал набросок. – Он снова сделал долгий глубокий вдох. – А потом не помню, как именно, но… я оказался здесь.
– Папа, а как же дом престарелых? Пандемия? Мы ведь на карантине!
Он дернул рукой, словно отмахиваясь от всего, даже не слушая.
– Есси, девочка моя! Ты выглядишь совсем здоровой! Астма тебя больше не беспокоит?
Он встал с кушетки – безо всяких усилий, хотя месяц назад не мог даже сесть в кровати. Когда он поднялся, с его колен слетел бумажный листок и приземлился на асфальт крыши, возле ноги Кислятины.
Мы все уставились на листок с изящным наброском лица девушки.
– Моя маленькая Землянка, – смущенно усмехнулся отец. – Я боялся забыть.
И тут меня прорвало. Листок бумаги развеял наваждение.
«Да плевать на ковид!» – подумала я и бросилась к отцу, уткнулась лицом ему в грудь, ощутила, как его руки обнимают меня.
Плевать, если эти объятия обрекут нас обоих на смерть. Я прикоснулась к другому человеку – впервые за много недель, а по ощущению, так даже лет и целых жизней, которые дурацкий карантин у нас украл. Я чувствовала, как его рубашка мокнет от моих слез.
Дама с кольцами откашлялась, затем еще раз, погромче.
– Милочка, не забывайте про дистанцию! Вы ведь не хотите передать вашему папе, гм, ну вы знаете…
Наступившую паузу прервала Мозгоправша, не сводившая глаз с потертого рисунка.
– Не думаю, что дистанция все еще имеет значение, – тихо произнесла она, поднимая взгляд.
– Вы о чем? – возмутился Евровидение. – Разумеется, она имеет значение! Мы должны выровнять кривую заболеваемости, черт бы ее побрал!
– Я так не думаю.
– Ой, ну ради бога!.. – Дэрроу вдруг осекся.
Все застыли.
– Что за чушь! – никак не мог успокоиться Евровидение. – Да о чем вы вообще говорите?
– Она про нас говорит, – ответила Амнезия. – Про всех нас. Я имею в виду, как он и сказал, наши воспоминания очень смутные. Я и сама задавалась вопросом, как сюда попала.
– Мы здесь живем! – заявил Евровидение. – Нас закрыли на карантин в этой развалюхе из-за смертельной пандемии!