А тут она внезапно всплыла у меня в голове. С седыми волосами и при этом довольно молодым лицом, и я заметила, что зубы у нее настоящие, а не протезы.
«Somos duras, – сказала она мне и повторила: – Somos».
Слово «dura» означает «твердый» и может употребляться по-разному: как в смысле чего-то тяжелого или неприятного (жизнь тяжелая), так и в смысле упорства и несгибаемости, внутренней силы. «Somos» переводится с испанского как «мы есть».
«Ладно», – ответила я.
Я подъехала к больнице и оставила машину на парковке для посетителей. Торопиться было уже некуда, и я не хотела занимать место возле приемного покоя скорой помощи, которое может кому-то понадобиться. Той ночью погода стояла очень приятная, теплая. Я прошла мимо женщины, курившей, сидя на скамье возле отделения амбулаторной хирургии, улыбнулась ей и кивнула. Поднялась по длинному въезду к травматологическому центру на втором этаже. Снаружи стояли две сестры моей мачехи, склонившись над телефонами, словно секретные агенты. Я тронула одну из них за плечо – она обернулась, посмотрела на меня с искаженным от горя лицом и стиснула в объятиях, похлопывая меня по спине.
«Ну будет, будет, – сказала я через некоторое время, – я в порядке».
«А я нет!» – ответила она и прижалась ко мне, рыдая, когда мы заходили внутрь.
«Somos duras», – повторила мне бабушка.
Сначала я увидела его ноги – очень похожие на мои: короткие и широкие, необычайно маленькие по сравнению с телом. В отличие от него, у меня на пальцах не растут черные волосинки и нет хронического заболевания ногтей, делающего их желтыми и толстыми. А вот пятка точно такая же круглая, высокий подъем стопы, широкие короткие пальцы, слегка приподнятые вверх в состоянии покоя, – уродливые, но постоянно пританцовывающие ножки.
Вокруг отца, лежавшего на каталке и наполовину накрытого простыней, столпилось несколько человек, включая мачеху, державшую его за руку. Мне не было дела до остальных, я хотела увидеть его лицо. Казалось, он просто спит, как обычно: он имел привычку засыпать под телевизор. После смерти мамы, до его новой женитьбы, я жила с ним, и в полночь всегда вставала, будила его и отправляла в постель. Мне кажется, он боялся ложиться спать в пустую кровать.
Его уши имели слегка багровый цвет. Мой сын унаследовал его уши: округлая раковина с мясистой мочкой. У отца на каждой мочке была глубокая складка; я где-то читала, что это показатель предрасположенности к болезням сердца.
Я думала, что при виде отца меня охватит печаль, но, к моему удивлению, ощутила необычайное чувство… завершенности. По большей части он был счастливым человеком, хотя тихим его не назовешь: он топорщился острыми углами, рассекавшими его характер, словно трещины – ледник. Вечно беспокойный, вечно непоседливый. Он умел злобно и искусно ненавидеть и не умел прощать обиды. А теперь все закончилось. Не исчезло совсем, но именно закончилось: он обрел покой, которого ему всегда не хватало, обрел завершенность.
«Somos», – снова тихонько повторила бабушка, и я поняла, что она имеет в виду.
Мы с мачехой обнялись.
«Что произошло?» – спросила я.
Она рассказала, что легла спать в полночь, а отец – чуть позже. Она проснулась примерно без четверти три от очень сильного храпа. Подтолкнула отца, пытаясь перевернуть на бок, и услышала «жуткие звуки». Включив свет, она увидела его лицо и сразу поняла, что дело плохо. Тогда она разбудила сестру и ее мужа, которые приехали в гости из Калифорнии. Они делали отцу искусственное дыхание, пока мачеха звонила в 911. Неподалеку от их дома есть большая больница, и «скорая» примчалась через две минуты. Медики пытались реанимировать отца, и им удалось «частично запустить сердце», но вернуть его к жизни они так и не смогли.
Какой-то незнакомец, стоявший у изголовья каталки, подошел пожать руку мачехе и объяснил, что при поступлении в реанимацию отец был «теплым» и все в порядке. Священник совершил последнее помазание: согласно распространенному представлению, если тело еще теплое, то душа находится достаточно близко, чтобы получить пользу от обряда.
Тело так и оставалось теплым: все его потрогали – голое плечо, руку, огромный округлый холм живота (у отца всегда был лишний вес, который собирался именно там). Я тоже на минутку положила на него ладонь. Потом подняла глаза и вдруг увидела дядю Альберта, живущего в Альбукерке, – моего крестного, последнего из оставшихся в живых братьев отца. Я не сразу его заметила. Он выглядит в точности как отец: все братья очень походили друг на друга. Меня ничуть не удивило, что я одновременно вижу отца лежащим на каталке и стоящим возле нее. Происходящее казалось сном, и поначалу присутствие Альберта представлялось совершенно естественным. У нас огромная семья, я с детства помню: когда кто-то умирал, собиралась родня от Альбукерке до Калифорнии, и все ненадолго останавливались у нас по пути туда и обратно, ведь Флагстафф как раз посередине. А потом до меня дошло, что отец умер меньше часа назад, а из Альбукерке лететь минимум час.