Я присутствовала при том судьбоносном событии, сидя в коляске и поедая булочку. Совершенно точно, я видела поляроидный снимок. Мы праздновали День освобождения. Мужчины поедали ребрышки на лужайке возле домика, под двумя пальмами, когда Лафайетт вдруг сказал: «Дружище, да твой соус продавать можно! Он лучше, чем у Скэттера».
Тогда другой армейский приятель папочки, из Кливленда в Огайо, игравший в американский футбол за команду университета Алабамы и постоянно носивший толстовку с символикой «Мэджик сити классик»[53], чтобы напоминать всем про свои спортивные подвиги, начал рассуждать, что в Техасе барбекю «хорошее», «что надо» и «отличное», но классическое кливлендское барбекю – это «альфа и омега»[54].
Для папочки назвать нечто «альфой и омегой» равно придать этому неоспоримый божественный статус – в противном случае будет нанесен серьезный урон либо тому, кто провозгласил божественный статус, либо тому, кто оспорил. В такой ситуации можно выбрать лишь один из трех вариантов: согласиться, уничтожить репутацию противника или позволить ему уничтожить собственную репутацию.
Спорить никто не стал. Все, включая папочку, дружно согласились, и вскоре присутствующих смыла волна ностальгии по барбекю в Огайо.
Однако, даже если вам удалось заткнуть человеку рот, не стоит думать, будто вы его переубедили. В детстве я часто слышала это от папочки. Он не спал всю ночь, готовил, натирал мясо специями, кипятил на медленном огне, поддерживал огонь и переворачивал куски мяса священной вилкой с длинными зубцами, к которой не дозволялось прикасаться никому, кроме папочки. На следующий день на обед подали новое галвестонское барбекю.
Мистер Мэджик-сити-классик приготовился насладиться своей порцией, ведь папочка должным образом признал превосходство огайского барбекю, но такого он не ожидал. Он потряс головой, словно у него потяжелела челюсть, и первыми словами, вырвавшимися из его рта, были: «Ты меня в поросенка превратишь!» После чего он обглодал косточку начисто, словно священную реликвию. К тому времени остальные сообразили, что он имел в виду: с таким вкусным мясом растолстеешь, как поросенок.
Заинтригованный Лафайетт взял с гриля ребрышко, откусил большой кусок, склонил голову в сторону папочки и, прожевав, провозгласил: «Да ты деньги лопатой грести будешь! Инвестор нужен?»
Папочка часто говорил, что наши деньги – из оставленного черными пиратами клада, который он нашел в результате усердных изысканий в библиотеке. Некоторые упорно считали, будто он нажился каким-то нечестным способом. Но просто ребрышки были невероятно вкусными. Так я стала принцессой маринада.
Довольно скоро папочка смог гордиться возможностью дать мне все, что продавалось за деньги в Галвестоне. И пускай за пределами Галвестона было полно всякого, что мы не могли себе позволить, – мы-то за пределы округа не высовывались.
У нас был дом над заливом, друзья, еда, и в конце концов папочка стал оплачивать задолженность по арендной плате за совершенно незнакомых людей, а также счета за воду, карточные долги, а порой и наркоторговцу денежку давал.
Он накупил столько риса, бобов и кукурузной крупы, что нам не приходилось платить за глажку его рубашек или за уборку во дворе дома. Всегда находился кто-нибудь, желающий отблагодарить папочку, – и он позволял им это сделать, хорошо понимая разницу между благотворительностью и помощью в трудную минуту.
Весь Галвестон называл меня Парди, и с каждым годом все больше людей, следуя моему примеру, начинали называть папочку Парднер. Правда, они вкладывали в это нечто большее, чем имела в виду я. Для Лафайетта разница была настолько важна, что он ее озвучил за ужином в День благодарения в 1967 году.
Мне тогда было восемь лет – «счастливая восьмерка», как говорили папочка и Лафайетт. Мы сидели за столом и по очереди произносили благодарности. Я сказала, что благодарна за полученный в подарок сингл Сэма и Дейва «Соул мэн», а Лафайетт, посмотрев на меня, ответил, что благодарен за приготовленный мной пирог с бататом. Потом хорошенько глотнул коричневой жидкости из тяжелого старомодного хрустального бокала, наставил на папочку указательный палец и заявил, что, помимо пирога, почти так же признателен еще и за то, за что все «самые отпетые цветные жители Галвестона благодарят тебя, славный малый, – за прощение их грехов, как тебе следовало бы простить и мои!».
53