По словам папочки, девушке было лет шестнадцать-семнадцать – слишком молоденькая, чтобы Лафайетт «имел с ней какие бы то ни было отношения». Ее брат пристрастился к героину и задолжал Лафайетту немного денег – может, долларов шестьдесят семь, остаток более крупного долга. Девушка выплатила часть за брата, но не все, и Лафайетт стал давить на нее, требуя вернуть остальное если не деньгами, то сексом. Девушке требовалось время, чтобы собрать денег – или собраться с духом и отдаться Лафайетту. Тот дал ей время, потому что один из его парней лежал в больнице с пулевым ранением, и к тому же имелось срочное дельце: похоже, кто-то покушался на его трон. Отчасти из страха потерять свое положение Лафайетт и пытался отвлечься на девушку, с которой ему и вовсе не следовало связываться.
Он дал ей неделю, а там либо деньги, либо секс. Через два дня он пошел навестить раненого в больнице. Тот уже выздоравливал, да и на трон больше никто не претендовал: со смутьянами удалось договориться о выжидательном перемирии. Лафайетт спускался по ступенькам в больнице, окруженный крепкими, готовыми умереть за него парнями, с пушками в карманах. Для Лафайетта в тот день все складывалось как нельзя лучше.
И тут появляется девушка с пистолетом в руке и стреляет в Лафайетта. Она убила его у входа в больницу, прямо на глазах охранников, которые не восприняли ее как угрозу. Лафайетт тоже думал, что девчонка может быть источником удовольствия, но не опасности. Они ее недооценили, чем она и воспользовалась.
По крыше прокатился изумленный вздох. Похоже, слушатели не больше самого Лафайетта ожидали подобной развязки.
– Вот такую историю подарил мне папочка на пятнадцатый день рождения, – улыбнулась Парди. – Он простил Лафайетту многое, но, как отец девочки-подростка, не смог простить мужчину, покусившегося на ребенка – или хотя бы возжелавшего его. Папочка сказал, что девушка не убила Лафайетта: раз уж Лафайетт пал так низко, то на самом деле давно уже умер.
Рассказ всех будто заворожил. Когда продолжения не последовало, я почувствовала, как слушатели, словно стряхивая наваждение, медленно возвращаются в реальность.
– И это вы называете историей о любви? – заговорил Евровидение.
– А то ж! Любви там предостаточно! – заявила Дочка Меренгеро. – Лично мне показалось, что это история о любви на войне, как и сказала Парди. Хотя, пожалуй, можно назвать ее историей о ненависти. А также обо всем том, что лежит между любовью и ненавистью. Жизнь – штука весьма запутанная.
– Вы говорили, что будет и музыка, – заметил Вурли.
– В следующий раз, – ответила Парди. – Продолжение следует.
– Так давайте! – попросила Дама с кольцами.
– Нет уж. Сегодня я устала. Наверняка еще выпадет время рассказать про музыку – и ложь, – подмигнула она.
– Хотите послушать про ложь? – заговорила Королева из 4Е, которая раньше отмалчивалась.
– Еще бы! Я обожаю ложь, – отозвался Евровидение. – Как сказал Оскар Уайльд, лгать значит рассказывать прекрасные выдумки, что и является истинной целью искусства.
– Думаю, моя история не столько про прекрасные выдумки, сколько про отвратительную реальность, – рассмеялась Королева.
– Звучит неплохо! – подбодрил Евровидение.
– Мой бывший муж постоянно заставлял меня ездить отдыхать в компании его друзей. Каждое лето, около Дня независимости, мы брали отпуск на неделю и отправлялись посмотреть какой-нибудь город неподалеку. В основном наши путешествия сводились к тому, что он и его друзья пили и травили байки из своей школьной жизни, а мы, жены, пили и притворялись, будто слушаем. Примерно так, как мы сейчас, только тогда мы знали друг друга гораздо лучше, да и никакой эпидемии не было. Надо полагать, этим летом они никуда не поедут – разве что к тому времени все наладится. Конечно, если парни серьезно относятся к ковиду и карантину (а некоторые из них, включая моего мужа, могут и наплевать). В любом случае я про это ничего не узнаю: слава богу, уже три года как мне не надо с ними ездить – с тех пор как мы побывали в Мэне.
В том году мы поехали в Портленд, и путешествие началось с посещения Второго ежегодного международного чемпионата по роллам с лобстером. Мы заплатили по сто долларов за участие в качестве судей, что включало снятие пробы с десяти роллов. Если не слишком задумываться о цене, звучит здорово. На парковке, за которую мы отдали еще десять баксов, мой тогдашний муж, заглушив мотор, повернулся ко мне.