Лейтенант, провалявшись пару месяцев в госпитале, вышел оттуда с «Пурпурным сердцем»[61], калоприемником и еще какой-то медалькой. Его отправили служить обратно в Штаты и к тому же героем сделали. Теперь-то он небось до генерала дослужился, но точно не знаю. Только через год рядовые стали рассказывать эту историю – и то если рядом не было офицеров, и всегда с одной и той же моралью: здесь такие же люди, как и везде. Не важно, в Багдаде или в Париже, в Арканзасе или в чертовом Беверли-Хиллз, скажите мне, есть ли такое место, где можно заявиться к дверям дома, предложить отцу двадцать баксов за возможность трахнуть его дочку и не получить в ответ пулю?
– Так не бывает! – заявил Евровидение с мокрыми от смеха глазами. – Это чисто городская легенда! Коза лягнула, ой не могу!
– После Ирака я сам не свой, – продолжал рассказ Черная Борода. – А ведь меня даже не ранило. Просто сама ситуация напрягает, когда не знаешь, кто враг, в какой куче мусора спрятана бомба, и тебя ненавидят все вокруг. Стоит выехать за забор базы на чудовищных бронемашинах, как вся детвора в деревне выстраивается вдоль дороги и бросает в тебя камни. Дети, искалеченные войной, которая должна была их спасти. Мы должны были их спасти. Когда видишь такое, трудно не сойти с ума.
– Война – это помесь жестокости с фарсом, – бросила Кислятина. – Те, кто остается дома, тоже страдают от нее: дети, жены, бабушки-дедушки, друзья – все страдают.
Мне показалось, у нее явно имелись личные причины ненавидеть войну.
– Не знаешь, где прячется смертельно опасный враг, – очень похоже на то, что сейчас происходит, – задумчиво пробормотала Мозгоправша. – Неопределенность, постоянное ощущение опасности отовсюду, хотя вирус и не ходит с автоматом. Для очень многих дело кончится длительной травмой.
– Неплохо для вашего бизнеса, – нервно усмехнулся Евровидение.
Мозгоправша косо глянула на него, и он неловко кашлянул в качестве извинения.
– А если серьезно, я вспомнил одну историю про травму, – произнес он. – Я слышал ее очень давно, но она до сих пор не выходит у меня из головы и сегодня кажется весьма подходящей к случаю. Рассказать?
– Не хватит ли на сегодня травм и войн? – отозвалась Флорида. – Как насчет чего-нибудь приятного и воодушевляющего – для разнообразия?
– Я вас умоляю! – повернулась к ней Кислятина. – Приятного? Нет ничего приятного. И черт с ним! Реальная жизнь в основном состоит из травм и шока – так что да, давайте послушаем еще одну мерзкую историю.
В полной тишине все ждали, когда Флорида взорвется: будто кто-то поджег фитиль бомбы, и мы все наблюдали, как он прогорает.
Флорида, застыв от злости, медленно повернулась к Кислятине:
– О, вам не нравятся приятные истории? Думаете, нам тут нужно еще больше жестокости, ненависти и расизма? – Она принялась нарочито медленно собирать вещи. – Отлично. Можете сидеть тут и изливать в мир страдания. А с меня хватит. Всем спасибо, но меня посиделки на крыше уже достали!
– Погодите! – вмешался Евровидение после секундного шока. – Вы не можете уйти!
– Это еще почему?
– Вероятно, с парочкой историй мы действительно перегнули палку, так ведь мы готовы исправиться. Давайте уважительнее относиться друг к другу. – Евровидение оглянулся с испуганным видом (несмотря на замашки конферансье, он, очевидно, переживал за созданное нами на крыше содружество) и повернулся к Кислятине. – Дженнифер, вам не кажется, что ваши слова несколько выходят за рамки вежливости? Не будем портить то хорошее, что у нас завязалось.
Он снова играл роль лидера бойскаутов. Сначала Кислятина, скрестив руки на груди, ему не ответила, но после паузы отозвалась:
– Без обид.
– Прекрасно! – обрадовался Евровидение. – Ну вот вам и извинение.
Флорида по-прежнему собирала вещи.
– Мы потеряшки, – вмешалась Дама с кольцами. – Кучка незнакомцев, выброшенная на берег после крушения мира. И мы застряли на необитаемом острове в компании друг друга, нравится нам это или нет. «Прости всем всё», – часто говорила мне мама. Пожалуйста, останьтесь с нами.
Флориду уговоры не растрогали. Через мгновение, собрав все свои вещи, она исчезла в разбитом дверном проеме.
После неловкого молчания Евровидение принялся рассказывать – громким и напряженным голосом.
– После окончания школы я подружился с молодой парой, которая незадолго до того завела ручного кролика. Под «молодой» я подразумеваю, что они только окончили колледж, а именно Гарвард. Во время учебы она работала штатным корреспондентом студенческой газеты и получила задание написать рецензию на студенческую постановку пьесы Шекспира, в которой он играл главную роль. Она смотрела пьесу, делала заметки – и в итоге ей не понравилось. Рецензия вышла разгромная, она назвала его игру вычурной и слащавой. Он обиделся. Как-то днем он заявился в редакцию, нашел ее за чашкой чая и объяснил, почему сыграл роль именно так. Она невозмутимо велела ему выбросить это из головы: в конце концов, речь всего лишь о рецензии на дурацкую пьеску, в жизни хватает куда более важных вещей. Он пригласил ее поужинать, но она отказалась. Он настаивал и, я так понимаю, надоел ей, поэтому в итоге она согласилась – лишь бы отвязался. Три года спустя они стояли на улице возле правительственного здания в Айова-Сити, пытаясь найти двух незнакомцев, кто согласился бы стать свидетелями на их свадьбе. Вроде ничего сложного, но, должно быть, жители Айовы весьма серьезно воспринимают обязанности свидетелей, никто не соглашался, и тогда нашей парочке пришлось пилить три часа в Иллинойс, где, уж не знаю, по какой причине, бракосочетание свидетелей не требует.
61