Товстоногов был не чужд веяниям моды. Рядом с ним всегда находились советники по этой части, и советы их подвигали его на поступки. Но я абсолютно убежден, что роскошь никогда не была его целью и его блаженством. В конце концов его личный кабинет и в театре, и дома, комнаты, которые он выбирал для себя в Домах творчества, были в первую очередь функциональны и тяготели скорее к аскетизму, чем к показухе.
Но были четыре объекта, к которым он относился особенным образом, всегда стремился, чтобы они были наивысшего качества - сверх-люкс, и был совсем не против, чтобы окружающие замечали, что это именно сверх-люкс. У него должны были быть абсолютно современные ОЧКИ, лучшие из возможных СИГАРЕТЫ, многочисленные и подчеркнуто модные ПИДЖАКИ и, наконец, лучшей на этот период марки и редкого цвета АВТОМОБИЛЬ.
Если добавить к этому, что женщины Товстоногова были всегда стройны и хороши собой, то можно определенно сказать, что в жизни был он человеком, так сказать, с эстетическим запросом.
По складу характера принадлежал он к числу постоянно стремящихся к победе. И по судьбе был он победителем. Счастливое сочетание и не очень частое.
Гога истинно понимал, любил и чувствовал театр. Театр не был для него подножием для других побед и успехов. Театр был целью, началом и концом его желаний.
Он рано стал заметным и очень рано стал признанным - еще в родном Тбилиси, еще в Москве в Центральном детском театре и уж определенно в театре Ленинского Комсомола в Ленинграде. В БДТ, куда он пришел в 1956 году, он стал великим. И величие шло ему. Когда в конце рядового, не премьерного спектакля публика пять, шесть, семь раз вызывала артистов, а потом в левой ложе, наверху, появлялся Товстоногов, и весь зал поворачивался и, подняв руки, аплодировал ему, а он коротко кланялся и улыбался, это было великолепно. И величественно. И трогательно. Вот тут-то и стали все недостатки его внешности оборачиваться достоинствами, и Георгий Александрович становился по-настоящему красивым.
Не для всех! Это важно заметить! Он был крупным художественным авторитетом, властью, но его внешность, манера речи, его склад мыслей, его культура абсолютно не соответствовали принятому среди властей стандарту. "Своим" для "них" он никогда не был. Но он был признанным лидером театрального Ленинграда, и с этим приходилось считаться. Приходилось терпеть в своих сферах его, столь на них непохожего. Люди искусства и зрители признали его первенство. Какое-то время был еще баланс между старшим "классическим эстетом и формалистом" Николаем Павловичем Акимовым и новым "классиком и фантазером" Товстоноговым. Но после смерти Николая Павловича молчаливо, но единогласно Товстоногов был избран единственным. И долгие годы на этот Олимп входа никому не было.
По местоположению БДТ имени Горького считался неудобным театром. От Невского, от станции метро десять-пятнадцать минут хода. Рядом с театром ни троллейбуса, ни автобуса. Ничего. Этим объяснялось, что публика в БДТ ходит мало, а к середине 50-х совсем стало пусто. С приходом Гоги вдруг выяснилось, что дело не в транспорте. Народ в БДТ пошел. Потом побежал.
А потом встал в длинные очереди предварительной продажи билетов.
Причина? Можно ответить просто: были спектакли плохие, стали спектакли хорошие. Но так ли это? Я свидетельствую - БДТ и раньше был прекрасным театром. Я постоянный его зритель с 1949 года (с нашего переезда в Ленинград). Театр этот я обожал, и таких, как я, было немало. И артисты были те же - были очень хороши и любимы: великолепные О. Г. Казико,
А. И. Лариков, В. Я. Софронов, В. П. Полицеймако, М. В. Иванов, молодые Нина Ольхина, Владислав Стржельчик, Ефим Копелян, Мария Призван-Соколова, Людмила Макарова, Борис Рыжухин. И режиссура в былые годы была в театре, несомненно, серьезная. Какие имена! Б. А. Бабочкин,
Н. П. Хохлов, Н. С. Рашевская. Были и спектакли знаменитые - "Девушка с кувшином", "Дачники", "Егор Булычев", "Достигаев и другие", "Гости", "Обрыв", "Метелица". Народ сперва шел, потом меньше шел. Потом совсем перестал ходить. Помню, смотрел я "Метелицу" Веры Пановой в отличной постановке Сулимова с ярко играющими актерами. В зале, дай Бог, одна пятая мест занята.
И вот пришел Товстоногов. Быстро и весело выпустил "Шестой этаж" французская комедия, "Когда цветет акация" - советская комедия (режиссура Товстоногова и И. Владимирова). Блеснули и покорили новые артисты - Зина Шарко и Кирилл Лавров, но все остальные-то были прежние. И вдруг тесно заполнились даже неудобные места верхнего балкона под бесконечно высоким потолком БДТ. Так начиналось.
А потом был громовой удар - "Лиса и виноград" Г. Фигейредо с Полицеймако, Ольхиной, Корном. Город дрогнул. Такой пьесы, таких смелых аллюзий, такой театральной формы еще не видывали. Всё изменилось в театре. На сцене стало очень светло. В буквальном смысле слова. Сменили аппаратуру, и это оказалось очень важным. Еще важнее - натуральные декорации были заменены условными, и пространство "задышало". И важнее всего - театр С ЛИБЕРАЛЬНЫХ ПОЗИЦИЙ ЗАГОВОРИЛ О СЕГОДНЯШНЕМ ДНЕ. А на дворе был 56-й год, и люди жаждали этого разговора. Такой театр в идеологически замороженном Ленинграде появился идеально вовремя.
И тогда Товстоногов стал собирать свою труппу. Отбор шел строгий - кто из прежних остается в деле, а кто отходит на безнадежно второй план. И кто будет приглашен в труппу со стороны - из других театров, из других городов, из начинающих, молодых.
Среди отобранных был и я. Я был принят в труппу БДТ 17 июля 1957 года, будучи студентом III курса театрального института.
III
Отец умер восьмого. Умер в Комарово, в Доме отдыха ВТО. Внезапно.
Самочувствие его в последний год было скверное. Но он работал. Руководил Ленконцертом. Ездил в Москву - участвовал в подготовке и проведении Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Было это всего за месяц до катастрофы. Вернулся в Питер. К докторам не пошел, устал от докторов. Вместе с мамой и со мной поехал в Дом отдыха. И вдруг...
10 июля с отцом прощались. Толпой стояли эстрадники, много артистов цирка, актеры театров, где он работал,- театра Комиссаржевской, Театра комедии. Был венок и от БДТ. Юрия Сергеевича знал весь театральный Ленинград. И он знал всех. Естественно, был он знаком и с Товстоноговым.
Появление Товстоногова в городе было событием будоражащим. Его спектакли в театре Ленинского Комсомола гремели. Публика брала штурмом огромный неуютный зал. Партийное начальство никак не могло решить, куда зачислить такого яркого худрука - в "продолжатели лучших традиций революционного театра" или в "формалисты, тяготеющие к чуждым влияниям Запада". С одной стороны, пьеса о Юлиусе Фучике, герое-коммунисте - это хорошо. И спектакль "Дорогой бессмертия" можно бы и хвалить... Но, с другой стороны... эта странная декорация с какой-то диафрагмой, непривычное деление действия на короткие эпизоды, "наплывы", и не поймешь, это он в данный момент говорит или вспоминает... И уж нет ли тут отхода от реализма? Товстоногова то хвалили, то поругивали, то прямо-таки хватали за горло.
Юрий Сергеевич Юрский исполнял в это время должность заведующего театральным отделом Управления культуры Ленинграда. Товстоногов был для него человеком иного поколения (отец был старше его на тринадцать лет) и несколько иных эстетических позиций. Юрского настораживали повышенная экспрессия и бьющая через край режиссерская изобретательность, смущало обилие технических новинок, заслонявших иногда актера. (Отчасти так это и было - только позднее, уже в БДТ, Георгий Александрович обрел великолепную классическую умеренность в распределении сил.) При этом отец всегда говорил (цитирую домашние вечерние разговоры с мамой в моем присутствии): "Но талант... талант какой-то... неостановимый!"
В один из трудных моментов жизни Георгий Александрович пришел в кабинет отца на площади Искусств. Поговорили. Содержания разговора я не знаю, но знаю финал встречи. Отец на официальном бланке Управления написал записку и попросил свою секретаршу поставить печать. Текст был такой: