Думал я, что через месяц снова увижу его с историей про то, как опять его кинула барышня, но, вот, его нет уже почти полгода… вроде как, говорят, что женился на ком-то…. Неужто нашёл свою «ту самую»?..
В конце концов, Василий не был прям таким мерзавцем-бабником, — мужик просто сильно запутался, и это мягко сказано… Однако, как бы он ни материл своих мимолётных подруг, а для него они были именно женщинами, пускай и… после пары бокалов….
Бывалый
Эй, налей-ка, милый, чтобы сняло блажь,
Чтобы дух схватило, да скрутило аж.
Да налей вторую, чтоб валило с ног,
Нынче я пирую — отзвенел звонок.
А.В.Новиков
Я видел его только дважды. Всегда учтив, вежлив, по-своему интеллигентен. Даже после определённой дозы алкоголя почти не ругался матом, да и вообще не особо разговорчивым был. Разве что спрашивал, как тут, что в городе поменялось и где бы ему подзаработать.
Очень хорошо помню нашу с ним первую встречу, когда он, судя по всему, только пару недель как освободился. Не знаю, откуда у него были деньги, может дал кто, может украл… если откровенно, то меня всегда меньше всего волнует вопрос — откуда у моих клиентов деньги, главное — что платят!
Было начало весны. Он пришёл в сером свитере, который был велик ему на размер как минимум, в каких-то поношенных брюках и грязноватых ботинках. Чёрные с проседью волосы были взъерошены, лицо с недельной щетиной, перекошенное выражением бесконечной печали и тоски, что также просматривалось в его тёмно-зелёных глазах.
Он присел за стойку, положа на неё свои руки, на пальцах которой были наколоты перстни: с шахматной доской, скрипичным ключом, какими-то квадратами и прямоугольниками, решётками, ромбами, крестами, солнцем тёмным и светлым и, в довершении — с сердцем, разделённым напополам — на чёрное и белое.
Он положил на стойку мятую купюру и хриплым басом спросил:
— Зубровка есть?
Я молча кивнул, подал ему рюмку и налил его заказ.
Клиент тут же опустошил её, посмотрел на меня тоскливым взглядом, который стал, после выпитого содержимого, как будто тяжелее.
— Семён я, — сказал он, протягивая мне свою руку в перстнях. — Можно — Сенька.
— Очень приятно! — ответил-было я, пожимая ему руку, и только сам хотел представиться, как он продолжил:
— Давно работаешь-то?
— Ну-у… вполне-себе, наверное, — задумчиво ответил я.
Сенька усмехнулся, протягивая мне рюмку, которую я снова наполнил. Он тут же её опустошил.
— Знаешь, у нас так редко можно было выпить чего-нибудь, а я-то сам из Белоруссии, так у меня там мамка-то всегда зубровку делала… такой забытый вкус…
Он смотрел на меня своими тяжёлыми зелёными глазами, когда я, по своему обыкновению, протирал стаканы и прочую посуду, однако, продолжал внимательно слушать. И всё же, его взгляд буквально заставил меня поднять голову.
— Понимаю, тебе, должно быть, неприятно со мной общаться, — прохрипел Сенька.
— Почему ж? — удивлённо спросил я. — Я вас внимательно слушаю.
— Мне просто так хочется выговориться кому-то, а то ж, последние полгода со мной, чай, не разговаривали… вот из-за этого…
Он показал на наколку в виде какого-то неправильного ромба с квадратными скобками, направленными в противоположную от углов сторону.
— Фуфлыжником меня заклеймили, понимаешь? Десять лет сидел — всё ровненько, хорошо было, и, вот, поди ж ты — дёрнуло меня с этим…
Он отвёл взгляд вниз.
— …в карты рубануться… И, вот, вроде, знаю правила, вроде, на интерес играли, а…
Откашлялся.
— …в общем, вывернули всё так, что я должен оказался… Где ж я, столько денег-то, возьму, скажи мне?
Сенька вновь протянул мне рюмку. Снова я её наполнил, и снова она мигом была опустошена, а взгляд освобождённого заключённого стал ещё тяжелее.
— У меня ж, понимаешь, — он указал на перстень в виде какого-то многоугольника, похожего на гроб, в центре которого красовался православный крест, — мама померла, пока я мотал срок. Мне б её похоронить достойно, всё ж, подняла меня, когда отца-то не было. Так и на это, поди, найди деньги! А кому нужен зек после десяти лет? Вот, кому?
Сенька показал на другой перстень, где было разделённое сердце.
— И жена от меня ушла. Говорила, что дождётся. Писала даже. А потом, раз, и писем нет… месяц нет, два, три, полгода…. А мне ж, понимаешь, тоскливо, страшно даже — как она там без меня? Написала-таки… в следующем, уже, году… так, мол, и так — ждать не могу, кого-то другого нашла и прочее… а я что поделать могу? — я ж в клетке!