Вместо ответа она хлестнула меня по руке, разорвав фотографию, а потом вцепилась в рукав и принялась выталкивать из квартиры. Ярость придала ей такую силу, что в этой греко-римской схватке я проиграл. Уже за порогом, когда мы оказались в кислом подъезде, я перехватил её руку и дёрнул к себе. Она зашипела.
— Ты не дури! — крикнул я ей в лицо и тряхнул за руку. — Я не просто так спрашиваю!
Боль её слегка отрезвила. Опешив, она процедила:
— Хотите на Лиса всё повесить? Сами напортачили, сами разбирайтесь! Он тут не при чём!
— А ты откуда знаешь? Может, расскажешь?
— Я вам ничего не скажу! Я знаю, кто ваши хозяева!
Она снова вцепилась в меня и стала толкать вниз.
— Угомонись ты! — я пытался ослабить её хватку: в запале она сжимала мой рукав так, что ногти прокусывали ткань до кожи. — Хозяева у меня те же, что у твоего отца…
— Отца не впутывайте! Он и так вас боится. У него со здоровьем не всё в порядке, а вы его пугаете. Он всё равно ничего не знает.
— А ты знаешь? Вот и расскажи мне, а уж я твоего отца в обиду не дам.
— Угрожаете?! — она снова зашипела, как загнанная в угол кошка.
Абсолютно дикая. Борясь с ней, я даже не заметил, как она столкнула меня на середину лестницы. Наконец мне удалось отцепить её руку, я одёрнул пиджак и протянул визитку:
— Ладно, успокойся и слюни подбери. Если захочешь помочь своему другу — мне позвони. Он пропал, и, может быть, ещё не поздно ему помочь. Но решай сама.
Визитку она не взяла, вместо этого зачем-то положила мне на лоб ладонь и довольно сильно прижала её. Рука у неё была горячая и сухая.
Когда я сел в машину, всё ещё приходя в себя от этого гейзера эмоций, голова заболела там, где её коснулась Османцева. Это была тупая пульсирующая боль, словно кто-то давил мне на глаза изнутри.
— Колдунья чёртова! — прорычал я.
На утро Пикулев улетал в Москву. В отчёт для него я включил всё, что удалось выяснить, отметив версию с причастностью Отраднова как наиболее вероятную. Я перечитал отчёт трижды и отправил Пикулеву и Рыкованову.
К ночи голова разболелась так сильно, что пришлось выпить полстакана коньяка, а потом — две таблетки анальгина.
Пять дней поисков не дали результата: Отраднов заныкался так хорошо, что даже попытки отследить его по видеокамерам оказались бесплодными. Он несколько раз появлялся в Челябинске до 8 июня, но после смерти Эдика под камеры не попадал.
Из Москвы Пикулев вернулся возбуждённым и агрессивным, и хотя переговоры с администрацией сложились в нашу пользу, он не был до конца удовлетворён. Он требовал разобраться с гибелью Самушкина как можно скорее, спрашивая меня об этом ежедневно.
СМИ активно муссировали версию нашей причастности, и сумасшедший старик Галатев и госпожа Чувилина без обиняков называли убийство заказным.
Пикулев надеялся, что, когда полиция раскроет детали, нам удастся отвести от себя подозрения. Но молчал и Воеводин: дело у него забрали полностью, так что он питался такими же слухами, как и мы.
Я был уверен, что продвигаюсь быстрее, чем сотрудники следственного комитета, но со слов Пикулева выходило, что те вот-вот раскроют дело, а я топчусь на месте. Как-то он предложил:
— Может быть, Кирилл Михайлович, Подгорнова с его людьми возьмёшь в помощь?
Я осторожно возразил, что дело не в количестве людей. Чем мог помочь гроза вахтёров Подгорнов, я решительно не понимал и подобные выпады Пикулева считал неуклюжей попыткой мотивировать себя на активные действия. Впрочем, с активностью у меня проблем не было. Проблема была в том, что она завела меня в тупик.
Я почти перестал спать, часто просыпаясь в пять утра или даже раньше. Я стоял на балконе, наблюдая чёрно-белый город, за которым вставал розовеющий горизонт и появлялось раскалённое ядро восхода, словно жар электропечей. Неподвижный пар наших градирен становился рельефным и словно не вытекал из них, а втекал обратно. Коптили заводские трубы, но ещё больше коптили сами цеха — это называлось неучтёнными выбросами. Под утро заводы выплёвывали в атмосферу накопившуюся за ночь пыль, и в пепельном свете фар зажигались светлячки окислов. Город пахнул, как перегретый диск циркулярной пилы. Красная «Мазда» под моими окнами серела, и как-то на ней появилась кривая надпись: «Помой меня, я вся чешусь».
Утром во вторник позвонил Рыкованов и велел заехать на Треугольник: так он называл квартал между улицами Вишнегорской, Дегтярёва и Машиностроителей, прямо у завода.
— Засыпало их тут знатно, — сказал Рыкованов. — Подъезжай, поглядим. Черти зелёные наверняка раскачивать начнут.