Ефимыч сидел, отшатнувшись, и даже не моргал.
– Н-ни капли крови за капиталистическое отечество! И ни капли пота! Ни кап-ли! Ты понял, Ефимыч?
Ефимыч понял.
– Так я и говорю! - подхватил он, оживая. - Давно этих жуликов к ответу надо! В Библии как сказано? «А паразиты - никогда!»
Бывают бездарные дурачки. Бывают талантливые. Ефимыч был гениален. Вот так, запросто, походя, в пику Владимиру Ильичу Ленину, слить коммунизм с христианством в один флакон!
Луначарский скромно курит в сторонке.
– Нет, закончим все-таки с трудовым народом, - упорствовал я. - Согласен, трудится! Доблестно! А на кого? На олигархов. Трудовой народ - пособник олигархов. Он с ними со-труд-ни-ча-ет. В отличие от нас, честных паразитов… А кто такой олигарх? Хищник. Вот скажи, что для тебя лучше, Ефимыч, хищник или паразит? С кем бы ты предпочел столкнуться на узкой тропинке: с разъяренным клопом или с разъяренным тигром?
Последним своим нетрезвым сравнением я, надо полагать, добил собеседника вконец. Вряд ли он уловил извилистый ход моей мысли, но, судя по всему, это-то и показалось ему особенно обидным. Ефимыч встал с каменным лицом. Ни слова не говоря, закупорил коньяк и вернул его в сумку. Туда же отправилась не вскрытая еще вакуумная упаковка семги.
– Не думал я, что вы… - голос его дрогнул, - такой…
Ничего более не прибавил и прошествовал к выходу.
– Иди-иди… - глумливо дослал я ему в оскорбленно выпрямленную спину. - Труженик! Ниспококл… Низко-пок-лон-ствуй дальше перед своими буржуинами! Чичероне! Вот погоди, весь мир насилья мы разрушим… Как там в Библии?..
Гулко лязгнула железная дверь.
Ай-яй-яй, как стыдно! Совсем пить разучился. С трех рюмок погнать коммунистическую пропаганду! Или с четырех? Да, кажется, с четырех. Четвертую я наливал собственноручно. А там, глядишь, и пятая набежала…
До девяносто первого года я, помнится, в таких случаях гнал исключительно антисоветчину. Что ж, иные времена - иная ересь.
Съел горсть оливок и хмуро задумался.
Общество… Вечно оно пытается извлечь из меня какую-то пользу. Ну какая от меня может быть польза? Один вред.
Нет, я, понятно, всячески сопротивляюсь подобным поползновениям. И этот поединок двух эгоизмов длится с переменным успехом вот уже без малого полвека.
Кстати, мне есть чем гордиться. Подумайте сами: на стороне противника военкоматы, милиция, наложка, а на моей - я один, и то не всегда. Конечно, при таком неравенстве сил обществу время от времени удается со мной сладить, но и в этом случае оно, видите ли, недовольно. Ему недостаточно меня изнасиловать, ему надо, чтобы я отдавался с любовью. С какой радости?
Оно утверждает, будто правота на его стороне. Я же утверждаю, что на моей. Как говорят в детском садике: «А чо оно первое?! Я его трогал?!»
А тут еще эти самозабвенные придурки вроде Ефимыча. Хотя такие ли уж они самозабвенные? Иногда мне кажется, что любой человек по сути своей шпион, внедривший себя в человечество. Вы не поверите, но иной раз хочется посадить гада на привинченный к полу табурет, направить в глаза лампу и допросить с пристрастием: «На кого работаете?» - «На общество!» - «А подумать?» - «На общество!» - «А иголки под ногти?» - «На общество!!!»
На какое на общество? На себя ты, вражина, работаешь, на себя…
С этой глубокой мыслью я и заснул.
Разбудил меня все тот же Рудольф Ефимыч. Каким образом он вновь проник в квартиру, загадки не составляло: без ключа дверь запиралась только изнутри. А я ее, понятно, не запер. Судя по тому, что за окном помаленьку смеркалось, с момента нашего расставания прошло как минимум два часа. Ополовиненная бутылка коньяка вновь расположилась на столе, а семга была лишена упаковки и даже нарезана. Сам чичероне сидел на стуле, деликатно покашливая и похлопывая себя по коленям.
«Мирись, мирись, мирись и больше не дерись…»
– А? - сказал я спросонья.
– Я ведь чего шел-то? - пряча глаза, напомнил он. - Дело у меня к вам.
Да, верно. До дела у нас так и не дошло. Я сел на раскладном своем ложе, протер глаза.
– Ну, - буркнул я. - И в чем оно состоит?
– Только имейте в виду, - предупредил Ефимыч. - Я - простой работяга. Я попросту.
«О Господи! - подумал я. - Снова здорово! Как его голоса терпят?»
– Вот вы безработный, - сказал он. - И жить вам не на что.
Я помял виски, поморщился. Ефимыч истолковал мое движение не совсем правильно и шустро наполнил стопки.
– А я, как в детстве учили… Языком болтать не умею…
– Только руками, - сипло подсказал я.
– Да, - сказал Ефимыч. - Только руками. Вот у вас - получается… Иной раз так слово вывернете, что… - он пожевал губами, -…даже в голову не придет! - Принял коньячку, замолчал, выжидательно на меня взглядывая. - Ну так как?
– Что «как»?
– Ну не могу я больше! - взмолился он. - Они ж меня о таком спрашивают, что с ума сойдешь! Начнешь отвечать - люди шарахаются. Как от чумного какого. А вы безработный…
– Стоп! - скомандовал я. - Вы что хотите? Пересадить эти ваши голоса из своей головы в мою?
– Да, - обреченно сказал Ефимыч. - Хочу.
– Так, - проговорил я и поднялся с койки. - Пойду самовар поставлю…
Выйдя в кухню, разжег конфорку - и выразительно на нее посмотрел. Дескать, ничего себе, а? Водрузил чайник на огонь и, сокрушенно покачав головой, вернулся в комнату, где изнывал в ожидании Ефимыч.
– Так, - повторил я, садясь напротив. - Значит, решили уволиться…
– Да! - выдохнул он. - Сил моих больше нет.
– А жить на что собираетесь? На пенсию?
– Ну жил же до сих пор! И потом… я уже вон сколько заработал…
– Сколько?
Он взглянул на меня с опаской.
– Да как… - уклончиво молвил он. - Вот на Центральный район меняюсь. С доплатой. И еще кое-что останется…
Что ж, это мудро. С нынешней его репутацией в нашем дворе оставаться не стоит. Разумнее перебраться куда подальше.
– И защищать больше не будут…
– Защищать не будут, - подтвердил он.
– А мою кандидатуру вы уже с ними обсуждали?
– Да! - с жаром сказал Ефимыч. - Они согласны. Дело только за вами.
В кухне весьма своевременно заверещал чайник, что дало мне повод удалиться, выгадав краткую отсрочку.
Сказано: возлюби ближнего, как самого себя. Я не люблю себя. Жалеть иногда жалею, а любить не люблю. Не за что. Таким образом вышеупомянутая заповедь Христова соблюдается мною неукоснительно.
Однако нелюбовь к ближним вовсе не подразумевает жестокости в отношении кого-либо из них. А любой мой ответ в данном случае прозвучал бы весьма жестоко. Наиболее милосердным представлялось твердое «нет».
Ну вот, допустим, отвечу я: «Да». Голоса, естественно, никуда от этого не денутся - и поймет Ефимыч с ужасом, что никакой он не чичероне, а самый обычный псих. Еще не дай Бог что-нибудь над собой учинит. Мучайся потом из-за него…
Впрочем, поймет ли? Может ли вообще психопат чистосердечно признать себя психопатом? Наверняка извернется, выкрутится, что-нибудь придумает и останется прав во всем. Да и голоса, конечно же, его изнутри поддержат: отбой, дескать, никого нам, кроме тебя, Ефимыч, не нужно. Нет такого второго во Вселенной.
Есть, кстати, и другой вариант. Я говорю: «Да», - и голоса умолкают. Где-то я даже читал о подобном способе лечения. Правда, не исключено, что вместе с ними Ефимыча покинут и его гипнотические способности, однако не думаю, чтобы он об этом когда-нибудь пожалел.
С большим чайником в левой руке и с заварочным в правой я вернулся к столу.
– Ну? - затрепетав, спросил меня Ефимыч.
На мое счастье, я сначала избавился от кипятка и лишь потом сказал:
– Что ж с вами делать… Согласен.
«Тогда давайте обсудим условия», - отчетливо прозвучал в моей голове приятный мужской голос.
Как все это было давно…
Я останавливаю свой «форд» напротив здания с колоннами, что, конечно же, чревато штрафом. Ладно, штраф так штраф. Кто бы протестовал!
– Дума, - с удовольствием оглашаю я, захлопывая за собой дверцу и простирая ладонь к колоннаде. - Это где думают.