Пока я промывал ранку, Бетти была рядом, она уговаривала малыша не плакать, а я сидел, держа в руке маленькую ножку и внезапно почувствовал себя ужасно уставшим. В доме пахло жженым деревом. Было прохладно, и из разбитых окон тянуло холодом. Кругом царил полнейший беспорядок; на то, чтобы убрать все это уйдет несколько дней.
Все так нелепо.
Затем я снова возвратился к письмам, полученным Бетти, и читая их, я почувствовал еще большую усталость. Я задавался вопросом, зачем эти люди пошли на такое и о чем они при этом думали. Вывод, к которому я пришел, был очевиден с самого начала: они не думали вообще. Они реагировали, только и всего.
И вдруг мне захотелось, чтобы всему этому поскорее пришел конец. Мне хотелось, чтобы эти письма больше не приходили, чтобы в окна были вставлены стекла, чтобы раны зажили и вокруг все вновь встало бы на свои места. Я очень этого желал.
И тогда я позвонил Джорджу Вильсону.
— Я как чувствовал, что вы мне еще позвоните, — сказал Вильсон.
— Как вы смотрите на то, чтобы съездить в одно место?
— Куда?
— В гости к Дж. Д. Рэндаллу.
— Зачем?
— Подразнить гусей.
— Встречаемся через двадцать минут, — сказал он и положил трубку.
Когда мы подъезжали к Южному Берегу, направляясь к дому Рэндалла, Вильсон спросил у меня:
— Что заставило вас передумать?
— На то было много причин.
— Из-за сегодняшнего?
— На то было много причин, — повторил я.
Еще некоторое время мы ехали в молчании, а затем он сказал:
— Вы ведь понимаете, что это означает, да? Мы постараемся взять за горло миссиз Рэндалл и Питера.
— Мне все равно.
— А я думал, что вы с ним приятели.
— Послушайте, я устал.
— А я раньше думал, что врачи никогда не устают.
— Сделайте милость, помолчите, пожалуйста.
Поздно уже, почти девять часов. Небо было черным.
— Когда мы войдем в дом, — сказал Вильсон, — то говорить буду я, понятно?
— Хорошо, — сказал я.
— Потому что говорить должен кто-то один. Если мы станем делать это на два голоса, то ничего хорошего из этого не выйдет.
— У вас будет возможность высказаться, — сказал я.
Он улыбнулся.
— Вы меня недолюбливаете, ведь так?
— В какой-то мере.
— Но я вам нужен.
— Это точно, — согласился я.
— Это значит, что мы понимает друг друга, — сказал он.
— Это значит, что вы будете делать свою работу, — ответил я.
Я точно не помнил расположение дома, и поэтому, подъезжая, я сбавил скорость. Наконец я разыскал его, и уже собирался свернуть на подъездную дорожку, как что-то заставило меня остановиться. Впереди, на небольшой засыпанной гравием площадкой перед домом, стояли две машины. Я тут же узнал серебристый «порше» Дж. Д. Рэндалла, рядом с которым был припаркован серый «мерседес».
— В чем дело?
Я быстро погасил фары и включил заднюю скорость.
— Что случилось? — спросил Вильсон.
— Сам еще не знаю, — сказал я.
— Ну так идем мы в гости или нет?
— Нет, — сказал я. Я вывел машину обратно на шоссе и остановился на противоположной его стороне рядом с кустами. Отсюда мне открывался хороший вид на подъезд к дому и были видны обе машины.
— Почему?
— Потому что, — ответил я, — вон там припаркован «мерседес».
— Ну и что?
— Питер Рэндалл тоже ездит на «мерседесе».
— Это еще лучше, — сказал Вильсон. — Тогда мы сможем устроить своего рода очную ставку.
— Нет, — возразил я. — Потому что Питер Рэндалл сказал мне, что у него угнали машину.
— Вот как?
— Он сам мне об этом сказал.
— Когда?
— Вчера.
Я напряженно думал. Меня начинало одолевать беспокойство, это было неприятное, тревожное чувство. И тут я вспомнил: эту самую машину я видел в гараже Рэндаллов, в день посещения миссиз Рэндалл.
Я открыл дверцу своего автомобиля.
— Идем.
— Куда?
— Я хочу посмотреть на ту машину, — сказал я.
Мы вышли в ночь. На улице было сыро и зябко. Проходя вдоль подъездной дорожки, я нащупал в кармане небольшую ручку с лампочкой на конце. Я всегда держал ее при себе, как память о днях своей стажировки в интернатуре. И теперь я выл как никогда рад этой своей привычке.
— Вы хоть понимаете, — прошептал Вильсон, — что мы вторгаемся в пределы чужой частной собственности.
— Понимаю.
Мы сошли с хрустевшей гравием дорожки на мягкую траву и стали подниматься по склону холма, направляясь к дому. В окнах первого этажа горел свет, но шторы были опущены, и заглянуть в дом через окно было нельзя.