Стены открывавшейся за дверью комнаты были от пола до потолка заставлены рядами клеток, в которых были рассажены мыши и крысы. В воздухе ощущался сильный специфический запах, хорошо знакомый каждому молодому врачу, и имевший в то же время свое собственное клиническое значение. Дыхание пациентов, страдающих заболеваниями печени имеет специфический запах, известный, как fetor hepaticus, весьма похожий на тот, что бывает в комнате, где держат мышей.
Мы нашли подходящую мышку, и Хаммонд вытащил ее из клетки, как это и было принято — держа за хвост. Мышь запищала и попыталась укусить Хаммонда за палец, но у нее из этого ничего не вышло. Хаммонд посадил мышь на стол, придерживая ее двумя пальцами за складку кожи на шее.
— И что теперь?
Я взял шприц и ввел мыши немного крови, взятой мною из тела Романа Джоунза. После этой процедуры Хаммонд опустил подопытную мышь в сосуд с прозрачными стеклянными стенками.
Довольно продолжительное время с мышью ровным счетом ничего не происходило: она просто бегала кругами вдоль прозрачных стенок по дну сосуда.
— Ну и..? — спросил Хаммонд.
— Твой недостаток в том, — сказал я, — что ты не патологоанатом. Ты слышал когда-либо о пробе с мышкой?
— Нет.
— Это довольно старая методика. Раньше это вообще был единственный способ для количественного определения биологической активности.
— Количественного определения? Но чего?
— Морфина, — ответил я.
Мышь продолжала бегать кругами. Но затем она, казалось, начала двигаться медленней, мускулы животного напряглись, а хвост оказался задран вертикально.
— Позитивный, — сделал я свой вывод.
— На морфин?
— На него самый.
Теперь существуют и другие, более совершенные методики проведения подобных анализов, как, например, налорфин, но при исследовании крови, взятой у трупа, тест с мышкой подходит как нельзя лучше.
— Он был наркоманом? — уточнил Хаммонд.
— Да.
— А девица?
— А это мы сейчас выясним, — сказал я.
Когда мы вновь возвратились в палату, она была в сознании, печально смотрела на нас и выглядела уставшей, после того, как ей было перелито три порции[41] крови. Но я устал никак не меньше ее. Я чувствовал себя вконец измученным, это была та усталость, с которой не было больше сил бороться, и одолевавшее меня огромное желание лечь и заснуть.
В палате находилась медсестра, которая тут же объявила:
— Давление поднялось. Сто на шестьдесят пять.
— Хорошо, — сказал я, изо всех сил стараясь перебороть усталость. Я подошел к ней и легонько похлопал ее по руке. — Как ты себя чувствуешь, Анжела?
Голос ее звучал глухо.
— Хреново.
— Все будет хорошо. Ты поправишься.
— У меня не получилось, — монотонно проговорила она.
— Что ты имеешь в виду?
У нее по щеке скатилась слеза.
— Не получилось, и все тут. Я попробовала, но у меня не получилось.
— Но теперь у тебя все хорошо.
— Да, — повторила она. — Не получилось.
— Мы бы хотели поговорить с тобой, — сказал я.
Она тут же отвернулась от меня.
— Уходите. Оставьте меня в покое.
— Анжела, это очень важно.
— Черт побери всех врачей, — сказала она. — Вам что, трудно оставить меня в покое? Я хочу побыть одна. Вот почему я это сделала, чтобы меня наконец все оставили в покое.
— Тебя нашла полиция.
Она усмехнулась, едва не задыхаясь.
— Врачи и легавые.
— Анжела, нам нужна твоя помощь.
— Нет. — Она подняла руки и взглянула на перевязанные запястья. — Нет. Никогда.
— Тогда извини. — Я обернулся к Хаммонду и сказал. — Принесите мне налорфин.
Я был в полной уверенности, что девица не оставила мои слова без внимания. Но все-таки она никак не прореагировала на них.
— Сколько?
— Десять миллиграмм, — сказал я. — Подходящая доза.
Анжела еле заметно поежилась, но ничего не сказала.
— Тебя это устроит, Анжела?