— Уважаемые радиослушатели, — нарочито зычно для ночного времени вещал из приемника голос диктора, — начинаем программу «После полуночи». Вы услышите песни в исполнении Аллы Пугачевой, Валерия Леонтьева и других популярных исполнителей советской эстрады…
Пугачеву слушать было приятно, хорошо поет. Петрович наклонился, чтобы сделать погромче, взгляд его скользнул по веренице троллейбусов за окном, и в этот момент у одной из машин загорелись фары.
В одно мгновение Петрович забыл о Пугачевой и всех прочих советских исполнителях. Пытаясь вспомнить, что в такой ситуации положено делать по инструкции, он кинулся к тумбочке возле двери, дрожащей рукой сдернул трубку с телефонного аппарата и, с трудом попадая пальцем в отверстия диска, набрал ноль-два.
— Алло, милиция? — почему-то зашептал Петрович в трубку. — Это троллейбусный парк звонит…
Шеин в этот момент сидел в кабине троллейбуса и яростно шептал себе под нос:
— Сломанный подсунули… Пидорасы!
Он по очереди пробовал все ручки, переключатели, тумблеры в попытке завести машину. Но троллейбус не поддавался. Когда после очередной манипуляции Шеина в недрах что-то щелкнуло и загудело, троллейбус, вместо того чтобы плавно поехать, задергался, трогаясь, останавливаясь и снова трогаясь.
С грехом пополам троллейбус выехал из ряда и медленно, дергаясь и постоянно останавливаясь, пополз к воротам. Тут-то ему наперерез и выскочил Петрович, отчаянно свистя в свисток и размахивая руками. Угонщика в свете фар сторож не видел, и от этого ему было еще страшнее — мало ли кто там в самом деле.
А троллейбус хоть и рывками, но пер на вохровца, не думая останавливаться. Петрович свистнул что есть силы, выронил свисток и заорал:
— Стой! Стоять! Куда?! Стой!
Троллейбус между тем перестал дергаться и, постепенно разгоняясь, приближался к закрытым решетчатым воротам. Он снес бы и ворота, и мечущегося возле них мужчину, если бы вдали не послышалась милицейская сирена и на мокрый асфальт не легли синие отблески мигалки.
Взвизгнули тормоза. Снаружи у ворот резко затормозили милицейские «Жигули» с включенным проблесковым маячком.
Петрович с неимоверным облегчением кинулся к калитке, указывая выскочившим из автомобиля милиционерам на троллейбус:
— Вот он! — радостно орал вохровец, мстя за пережитый страх. — Вон там вот!
Шеин, завидев милицейскую машину и услышав сирену, испугался. Он вывернул руль, направляя троллейбус в сторону от ворот в неосознанной попытке уйти, уехать, убежать.
— Отъебитесь, твари! — шипел он себе под нос, крутя руль. — Пошли на хуй! Блядь!
Он яростно крутил руль, тщетно стараясь уйти от преследователей, но в свете фар мелькали то проклятый сторож, поднявший шум, то мильтоны, то стоящие в ряд троллейбусы. А потом из темноты вдруг сам собой выскочил фонарный столб.
Угонщик бросил руль, закрываясь от летящего на него препятствия. Троллейбус с грохотом врезался в фонарный столб и замер, усы его сорвались с направляющих, со свистом рассекая воздух. В кабине погас свет, и на парня обрушилась тишина.
— Немедленно остановитесь! Буду стрелять! — раздались в этой тишине голоса милиционеров.
Но останавливаться Шеин не собирался, он выхватил нож, выбежал из кабины в салон троллейбуса и с прытью напуганного зайца побежал к задним дверям. Двери оказались закрыты. Шеин вставил нож между створок, отжал одну и буквально вывалился из троллейбуса наружу.
Он огляделся. Неподалеку темнели спасительные кусты. Сжимая в руке нож, угонщик устремился к ним, намереваясь уйти в темноту, но не успел добежать каких-то десять шагов. В спину ему ударил яркий свет фонаря, и злой голос рявкнул:
— Стоять!
Шеин застыл, словно букашка, в момент опасности прикидывающаяся мертвой, и медленно обернулся, прикрывая глаза рукой. В руке он по-прежнему сжимал нож.
В нескольких метрах от него стояли два милиционера. Один слепил в глаза фонарем, второй, с сержантскими погонами, целил в фигуру из пистолета.
— Нож брось! — рявкнул сержант.
— А? — испуганно обронил Шеин.
— Хуй на. Нож на землю, я сказал!
В свете фонаря Шеин боязливо присел на корточки, бережно положил нож на землю, распрямился, но не до конца — так и замер в полусогнутом состоянии. Он не мог сказать, что его напугало больше — милиционер с пистолетом или нестерпимо яркий свет фонаря, но Шеину вдруг стало страшно.
— Я не виноват, — тихо пробормотал он. — Простите, я больше не буду.
— Бог простит, — сержант с выставленным перед собой пистолетом подошел ближе и отпихнул нож ногой.