Роберт МакКаммон
Чико {1}
– Все – дерьмо, – объявил Маркус Саломон после очередного изрядного глотка эликсира мудрости. Он допил пиво и поставил глухо звякнувшую бутылку на ободранный стол возле своего кресла. Шум выпугнул из-под выступающего края переполненной пепельницы прятавшегося там таракана, и тот бежал в поисках более надежного укрытия. – Матерь Божья! – возопил Саломон, поскольку таракан – блестящий, черный экземпляр добрых два дюйма длиной – перепрыгнул на ручку кресла и заскользил по ней, неистово перебирая лапками. Саломон ахнул по таракану пивной бутылкой, промазал, таракан пробежал по креслу вниз, очутился на полу и пулей метнулся к одной из трещин, которые во множестве тянулись вдоль плинтуса. У Саломона было выпирающее «пивное» брюхо и целый каскад подбородков, однако проворства он все еще не утратил; во всяком случае, он оказался шустрее, чем ожидал таракан. Выскользнув из кресла, Саломон грузно протопал по комнате и придавил таракана ногой, прежде чем насекомое сумело втиснуться в щелку.
– Гаденыш! – негодующе кипел он. – Ну, сволочь маленькая! – Он перенес на ногу всю свою тяжесть, и раздавшееся хруп превратило его презрительную ухмылку в довольную усмешку. – Что, взял я тебя за жопу, а?
– Он растер таракана по полу, точно это был окурок, и задрал ногу, чтоб полюбоваться итогом кровавой расправы. Таракана разорвало почти пополам, брюшко вдавилось в половицы. Единственная лапка слабо подергивалась. – Вот тебе, паразит! – сказал Саломон… но не успел он договорить, как еще один черный таракан, выскочив из щели под плинтусом, побежал мимо своего мертвого товарища в противоположном направлении. Яростно взревев (крик этот сотряс тонкие стены и грязное стекло в открытом окошке, выходящем на пожарную лестницу), Саломон погнался за ним, тяжело бухая ногами в пол. Второй таракан оказался проворнее и хитрее первого и попытался забраться под вытертый коричневый коврик, лежавший за порогом гостиной, там, где начинался ведший в глубь квартиры узкий коридорчик. Однако Саломон был опытным убийцей; дважды он промахивался, но на третий раз оглушил таракана, и тот сбился с курса. Четвертый удар башмака о пол смял насекомое; от пятого таракан лопнул. Саломон опустил на таракана все свои двести тридцать семь фунтов, растирая его по доскам. В пол снизу застучали – вероятно, шваброй, – и чей-то голос прокричал: «Эй, там, наверху! Хватит шуметь! Весь дом развалите, будь он неладен!»
– Я тебе жопу развалю, рыло обезьянское! – заорал Саломон, адресуясь к миссис Кардинса, старухе, которая жила этажом ниже. Сразу же раздался тонкий, взвинченный до бабьего визга голос мистера Кардинсы, в котором звучало плохо скрываемое бешенство: «Нечего так разговаривать с моей женой! Да я к тебе легавых вызову, сволочь!»
– Давай-давай, вызывай! – прокричал Саломон и притопнул еще разок. – Может, им захочется потолковать с твоим племянничком про то, кто же это в нашем доме всю наркоту продает! Давай, звони! – Это утихомирило супругов Кардинса, а Саломон обеими ногами нарочито громко затопал по полу у них над головой. Под его тяжестью половицы пронзительно заскрипели. Но тут завелся сосед-пьянчуга Бриджер: «Да заткнитесь вы там! Дайте человеку поспать, чтоб вас черти побрали!»
Саломон подкрался к стене и заколотил по ней. Стояла середина августа, было душно, парило, и воздух в квартире словно бы загустел; лоб Саломона блестел от пота, а футболка была в мокрых пятнах.
– Сам туда катись! Кого это ты посылаешь к черту? Вот приду, намылю жопу твою тощую, ты… – Его внимание привлекло какое-то движение: по полу, точно надменный черный лимузин, мчался таракан. – Сукин сын! – взвизгнул Саломон, в два прыжка догнал насекомое и обрушил на него башмак. Для таракана настал Судный День. Скрипя зубами, Саломон безжалостно давил. С подбородков капал пот. Хруп – и Саломон размазал внутренности насекомого по полу.
Уловив уголком глаза еще какое-то движение, он обернулся – сплошная стена живота – и посмотрел на того, кого считал тараканом другой породы.
– А тебе какого черта надо?
Разумеется, Чико не ответил. Он на четвереньках вполз в комнату и теперь сидел на корточках, слегка склонив набок непомерно большую голову.
– Эй! – сказал Саломон. – Хочешь поглядеть что-то занятное? – Он ухмыльнулся, показав гнилые зубы.
Чико тоже осклабился. С мясистого смуглого лица глядели разные глаза; один был глубоко посаженный, темный, а другой – совершенно белый: мертвый слепой камушек.
– Взаправду занятное! Хочешь поглядеть? – Саломон, продолжая ухмыляться, утвердительно качнул головой, и, подражая ему, Чико тоже ухмыльнулся и кивнул. – Тогда иди сюда. Сюда, сюда. – Он показал пальцем на желтые, поблескивающие тараканьи внутренности, лежавшие на полу.
Ничего не подозревающий Чико энергично пополз к Саломону. Тот отступил.
– Вот туточки, – сказал он и притронулся к влажно поблескивающей кашице носком ботинка. – А на вкус-то чисто конфета! Ням-ням! Ну-ка, давай, лизни!
Чико уже был над желтым мазком. Он посмотрел на пятно, потом единственным темным глазом снизу вверх вопросительно взглянул на Саломона.
– Ням-ням! – повторил Саломон и погладил себя по животу.
Чико нагнул голову и высунул язык.
– Чико!
Высокий, нервный женский голос остановил Чико, прежде чем он добрался до пятна. Чико поднял голову и сел, глядя на мать. Шея под тяжестью головы незамедлительно начала напрягаться, отчего череп склонился несколько набок.
– Не делай этого, – сказала женщина Чико и помотала головой. – Нет.
Чико заморгал здоровым глазом. Он поджал губы, беззвучно выговорил нет и отполз от дохлого таракана.
София вся дрожала. Она сердито сверкала глазами на Саломона, тонкие руки висели вдоль тела, пальцы были сжаты в кулаки.
– Как ты мог… такое?
Он пожал плечами; ухмылка стала чуть менее широкой, точно рот Саломона был раной, оставленной очень острым ножом.
– Я просто шутил с ним, вот и все. Я не позволил бы ему сделать это.
– Иди сюда, Чико, – позвала София, и двенадцатилетний мальчик быстро подполз к матери. Он притулился головой к ее ноге, как могла бы притулиться собака, и София коснулась курчавых черных волос.
– Больно уж серьезно ты все воспринимаешь, – сказал Саломон и пинком отправил раздавленного таракана в угол. Ему нравилось их убивать; подбирать трупы было делом Софии. – Заткнись! – проревел он в стену Бриджеру – тот все еще кричал, что в этом гнойнике, в этой чертовой дыре, ни дна ей, ни покрышки, человеку никогда нельзя выспаться. Бриджер умолк, зная, когда не следует лезть на рожон и искушать судьбу. В квартире этажом ниже чета Кардинса тоже хранила молчание, не желая, чтобы потолок рухнул им на голову. Но в комнате роились иные звуки, долетавшие и из открытого окна, и из нутра убогого дома: неотступный, сводящий с ума рев уличного движения на Ист-Ривер-драйв; два голоса, мужской и женский, громко переругивающиеся на замусоренном бетонном квадрате, который район именовал «парком»; рев пущенного на полную громкость стереомагнитофона; громкое хлюпанье и урчание перегруженного водопровода и стрекот вентиляторов, которые в жаре и духоте были абсолютно бесполезны. Саломон уселся в любимое кресло с продавленным сиденьем, из-под которого свисали пружины. – Принеси-ка пивка, – велел он.