На миг мы цепенеем – в шоке от вида набухшей блеклой плоти, засохшего пятна крови на виске и ералаша волос, этого наглого осквернения всего, что мы знали, любили, лелеяли – прежде, чем нас захлёстывает волна эйфорического облегчения. Ведь наша-то Мэдди как и мать рыженькая и хоть ей уже семнадцать, но она всё ещё по-детски поджара и худощава, с несуразно длинными конечностями, а кроме того, у неё никогда не было пирсинга на гладком нежном участке кожи под нижней губой. Не в силах говорить, всё ещё под кайфом от этого случайно открытого для себя общедоступного наркотика, я порхаю по палате, больнице, всей планете. Морин озвучивает это за меня: – Это не наша дочь.
Нашей дочери в больнице нет. Наша дочь спит в своей комнате под дружелюбными взорами стенных плакатов, Бритни, Бреда и Джастина, её вещи разбросанны вокруг неё как на таможенной распродаже. Наша дочь спит в своей комнате под дружелюбными взорами стенных плакатов, Бритни, Бреда и Джастина, её вещи разбросаны вокруг нее как на барахолке. Наша дочь и в правду ходила в кафе Хана-Суши в торговом центре, как и планировала, после чего Кимберли отвезла её домой. Наша дочь, не сообщив об этом ни нам, ни ещё кому-то, слегка нарушила закон, – так, саму малость, ничего серьезного, то, что каждый подросток делает без задней мысли, – она одолжила своё удостоверение личности своей второй лучшей подруге, Кристи Червин, поскольку той ещё только шестнадцать, а она так хотела, аж умирала, посмотреть в синеплексе фильм с Бредом Питтом, куда пускают только с семнадцати. Нашей дочери невдомёк, что мы были в больнице, она ничего не знает ни об Элис К. Питерман, ни о её Пино Нуар, ни очках, забытых на барной стойке, не знает она и о том, что прямо сейчас телефон звонит в доме Червинов.
Я сижу на диване со стопариком, уставившись на пепел в камине. Морин в кухне с кружкой Оувалтина рассеянно глядит из окна на улицу, где первые лучи рассвета начинают очерчивать стволы деревьев. Я пытаюсь представить Червинов – Эд и Люсинда несколько раз бывали в нашем доме – и долго у меня это не получается, и вот, наконец, словно в лучах задней подсветки мне является сцена прошлого – вечеринка во дворе их дома, взрослые стоят вокруг барбекю со стаканами джина с тоником, по радио звучит какая-то забытая песня, дети, наши дочери, превратив это в игру, гоняют по вымощенной галькой подъездной дорожке на великах, виляя, лавируя, задирая передние колеса от земли, да так быстро, что их волосы развеваются позади них, и солнце пробивается сквозь деревья.
Брось монетку десять раз и может десять раз подряд выпасть орел, а может и ни разу. Каменная глыба, новый Чикшулуб, летит к нам, пробиваясь сквозь тьму и холод, чтобы искалечить судьбу кому-то из нас.
На этот раз меня пронесло. Сегодня вечером он нагрянул к Червину.