— Мексика — не единственный вариант! — Фейс оперся руками на стол, нависая сверху.
— Мне плевать! — резко вскочил со стула. — Я уже говорил, что не держу тебя!
— А ее?! — Фейс непривычно не сдавался.
— И ее тоже! — пнул со всей силы стул так, что тот отлетел в дверцу шкафа, и направился в свою комнату.
Дверь издала солидарный со стулом глухой звук, и он остался в тишине.
К лучшему. А то еще привяжется к ее теплу, телу, спокойствию, что давала Элль… Потом, когда все кончится, он сможет себе позволить ее. Но не сейчас. Сейчас она казалась каким-то адским искушением, которое сам себе и устроил, идя на поводу у чувств и эмоций. А может, просто устал.
Он упал на кровать и закрыл глаза. Но когда в квартире все стихло, понял, что не уснет от напряжения. Вернулся в кухню налить себе что-нибудь покрепче остывшего кофе, но невольно снова застыл, вслушиваясь в тишину. Взгляд скользил по столу, на котором вчера извивалась Элль. Ни с чем несравнимое сочетание эмоций и вкуса…
Он тяжело сглотнул и понял, что не хочет без нее ни есть, ни спать. Больше не может.
40
Дверь ее комнаты оказалась не заперта. Он тихо вошел и огляделся, привыкая к темноте.
— У меня атрофируются все конечности, Киран, если я проведу в этой комнате еще хоть день, — укоризненно заметила Чили, голос подрагивал.
Она сидела в кресле возле окна, поджав под себя голые ноги. Широкая футболка еле прикрывала бедра, волосы разметались по шее и оголенному плечу, притягивая взгляд. И уколом совести просто сбило дыхание — он бросил ее после их первой ночи на целый день, не приготовил завтрак, не поцеловал в благодарность… Был, мать его, занят. Он приблизился молча, замерев на секунду, чтобы заглянуть в глаза, и подхватил ее на руки.
— Черт! — вырвалось злое у рыжей. Но брыкаться не стала, наоборот, обхватила шею и уткнулась лбом в скулу. — Куда?!
— Кормить, — еле сдержался, чтобы не прижать ее к себе до хруста.
Чили пахла так соблазнительно какой-то своей собственной смесью невесомых ароматов: гель для душа, цитрусовый шампунь, Артизан, что он подарил, смешались просто в наркотический коктейль на ее коже. И этот наркотик был, несомненно, из разряда тяжелых, вызывающих привыкание и необратимые последствия в психике.
— Ничего нет, — прошептал «наркотик» в шею, и кожа покрылась мурашками.
— А мы что-нибудь найдем, — выдавил хрипло, усаживая ее на стол, но оторваться не смог.
Да, он хотел ее, но видя, с каким счастьем в глазах она смотрит в его, понимал — не только хочет заняться с ней любовью. Он безумно желает с ней проснуться и исправить сегодняшний убийственный во всех смыслах день.
— Привет, — все же прошептал глупое и скользнул по ее губам легким поцелуем, оплетая руками спину, вжимаясь между ее бедер и понимая, что она отвечает также сильно.
Элль ждала и боялась за него, и теперь едва не дрожала, всхлипывая в его натянутую меж ее пальцев футболку:
— Привет… — шмыгнула носом, — и больше не слова.
Он понимающе усмехнулся — стоило им начать говорить, и кухня разлеталась вдребезги.
— Просто приготовь, что ты там хотел, молча едим… и…
— Хорошо, — сжал ее сильнее в руках напоследок и с трудом отшатнулся.
Он почти не соображал, что берет из холодильника — вытаскивал все, что под руку попадалось. Пытался сосредоточиться, и не мог — все мысли были о ней, пальцы дрожали от болезненного желания держать Элль в руках.
— Иди сюда, — рявкнул, наконец, обернувшись.
Она вздрогнула и нахмурилась, настороженно поднимаясь из-за стола, и он поспешил объяснить:
— Далеко… ты слишком далеко. Рядом сядь, пожалуйста.
Но Чили не послушалась. Она сделала то, что сейчас ему было нужно больше всего — подошла сзади и обняла, прижавшись и уткнувшись лбом между лопаток. Наверняка встала на носочки… Он улыбнулся, замер на секунду, прислушиваясь — да, так определенно лучше.
Что там попадало под нож — он не следил. Помидоры, копченое мясо, сыр, зелень — все зашвырнул на сковородку, залил яйцом, взбитым со специями, и замер, прислушиваясь к дыханию Элль. Как же все это неправильно! Она рядом, бардак в сковородке, молчание — как единственная возможность быть вместе. Он тяжело оперся на руки, не спеша разрушать момент тишины и незаслуженного приятия ей.