Карла почти заснула, пока Гонсало возился между ее ног. Он прилег рядом, тоже собираясь поспать, однако минут через пять она взбодрилась и принялась ему мастурбировать и сосать. Гонсало сопротивлялся несколько секунд, будучи уже совершенно обессиленным, но она продолжала, и он отчаялся, будучи почти уверенным, что эрекция не вернется; во всяком случае, это казалось маловероятным.
Карла продолжала мастурбировать, не вынимая головку члена изо рта, и, хотя орган Гонсало уже не был таким стойким, как совсем недавно, он наконец эякулировал. Она сглотнула сперму, и они уснули в обнимку на серой простыне.
Гонсало проснулся в два часа. Солнечный свет заливал комнату так, что казалось, будто они на открытом воздухе; впрочем, на лицо Карлы падала легкая случайная тень. Он снова взглянул на шрам от кесарева сечения, на более широкие ареолы и более темные соски и убедился в наличии прожилок на груди. Ему не хотелось разглядывать ее тайком, и в то же время возникла мысль о праве на это, как будто, переспав с кем-то, приобретается право рассматривать чужое тело. Его взгляд не был безучастным или холодным, скорее дотошным.
Пока он шел к мини-маркету, радостное чувство вступало в конфликт с постыдным сознанием того, что он оставил Карлу взаперти, хотя она просто спала, а ведь спящий человек свободен всегда. Он накупил лепешек, галет и яиц, не забыв про ежевичный джем, потому что через какое-то время после обеда в доме Карлы было принято перекусывать, и на столе появлялся ежевичный или дынный джем. Потом Гонсало и Карла укрывались красным пончо и смотрели «мыльную оперу». Внезапно он вспомнил, как Карла облизывала карамельку на палочке, чтобы избавиться от косточек ежевики.
Гонсало быстро вернулся в квартиру. И снова подумал: я ее запер или только хотел запереть, ведь если бы оставил дверь открытой, все равно ничего бы не случилось. Потому что даже если бы воры проникли в его крошечную квартирку, они были бы разочарованы полным отсутствием добычи – ни телевизора, ни компьютера и уж конечно никаких драгоценностей или денег. А лишь соковыжималка, книги и наполовину исписанные тетради. Да еще плеер и несколько компакт-дисков, а также поношенное черное пальто. В любом случае, имей домушники всего лишь среднюю квалификацию, они без труда вскрыли бы замок обычным куском проволоки. И, войдя, обнаружили бы сюрприз – обнаженную женщину в постели, с тревогой подумал Гонсало и помчался вверх по лестнице, как мужественный киногерой, пытающийся успеть вовремя. Увидев спящую голышом Карлу, он почувствовал себя вором, а ее представил несчастной обитательницей этой квартиры. Впрочем, Карла априори не могла ютиться в такой каморке. Почему же? В том числе потому, что у нее есть сын, сын, сын.
Он осторожно лег рядом с Карлой и, прожевав галету, попытался вспомнить стихи Хайме Саэнса, Марианны Мур, Луиса Эрнандеса, Сантьяго Льяча, Вероники Хименес и Хорхе Торреса. Впрочем, сосредоточиться не смог: все эти стихотворения ему нравились, он прекрасно их знал, но теперь они выполняли функцию разве что легкомысленных журналов в какой-нибудь приемной. Он бросил взгляд на слегка крючковатый нос Карлы, на полукруглое лицо, на правую щеку без родинок, на левую, где их целых девять. И стыдливо вспомнил, что сочинил стишок, в котором сравнивал эту щеку с рассыпавшейся горстью земли после землетрясения. И тут же сделал вывод: Карла ему нравится так же сильно, как нравилась в шестнадцать – шестнадцатилетняя.
Гонсало решил, что готов к пробуждению Карлы и у него есть что ей сказать. Но когда она проснулась, у него не оказалось времени на припасенное многословие. Первым делом она спросила, который час, и отправилась в душ. Через пару минут появилась, не забыв завернуться банным полотенцем фирмы Mazinger Z, единственным, какое было у Гонсало. Он вручил Карле пару своих трусов, которые ей не понравились, она потребовала что-нибудь покрасивее, и ему пришлось достать картонную коробку, в которой хранилась немногочисленная чистая одежда. Карла выбрала красные итальянские «боксеры».