– Вообще-то мне не было противно, но застало врасплох, я ожидал чего-то сладкого.
И сразу же, чтобы сменить тему, Гонсало добавил:
– Знаю, ты не хотела, чтобы я встретился с Висенте.
– Да, не хотела, но, наверное, чему быть – того не миновать, и так должно было случиться, – ответила Карла, словно сама себе.
– Так – это как?
– Без лишних раздумий.
На протяжении следующих недель, прогуливаясь в парке и лакомясь фисташковым мороженым, они начали набрасывать черновик своих семейных отношений, хотя и не были уверены, что он превратится в соответствующую книгу. Гонсало выглядел более восторженным; впрочем, оба вели себя, как писатели, которые, вместо того чтобы погрузиться в трудоемкие изыскания, просто продолжают работать, в надежде, что обилие текста выльется, в конце концов, в несколько приличных страниц. Не существовало никакой причины возвращаться назад или что-то корректировать, или менять размер шрифта, ведь они отлично проводили время и часто смеялись, что было самым желанным, особенно для Карлы. Да, она вернулась, прежде наивно увлекшись жалким субъектом, который сделал ее матерью ребенка, в свою очередь превратившего Карлу в кого-то вроде одинокой добровольной рабыни. Своего сына она обожала, но его появление уничтожило представление о будущем, перспективу, по правде говоря, до конца так и не продуманную или продуманную зыбко, с причудливыми последствиями. Оказавшись загнанной в угол обстоятельствами, она сформулировала новое представление о своем будущем, гораздо более точное, которое не включало в принципе любовь, по крайней мере, ее бурно-дестабилизирующе-страстную разновидность. Кроме того, Карла не занималась поисками отца для своего ребенка или чем-то подобным, а скорее наоборот: воображала себя одинокой, с завалящим любовным приключением вне своего дома, и сосредоточенной на работе и на сыне, – кажется, именно в таком порядке. Впрочем, в то время у нее даже не было нормальной работы. С девяти до пяти она служила секретаршей в юридической фирме своего отца, и хотя ей было не так уж непереносимо отвечать на телефонные звонки, организовывать встречи, обновлять картотеки при неплохой зарплате, числиться секретаршей у отца она считала ежедневным унижением, иногда казавшимся ей заслуженным и почти всегда необратимым.
Внезапное вторжение Гонсало нарушило ее планы. Она не думала, что любит его, хотя не смогла бы и полностью отрицать это. Во всяком случае, Карла не сомневалась, что ей требуется его общество, она хотела видеть его рядом и как можно ближе, тем более что он отнюдь не сопротивлялся. Так что, вероятно, если бы кто-то заставил ее ответить, влюблена ли она, то Карла сказала бы – да, хотя бы для того, чтобы оправдать свои решения, всегда слегка затуманенные сомнениями, что звучит плоховато, ну да ладно, ведь все способно отбрасывать тень.
А что касается Гонсало, то он не только заявил бы о своей любви к Карле, но и провозгласил бы о ней на все четыре стороны. Хотя временами и опасался, что неожиданная семейная жизнь навсегда похоронит его проекты, которые теперь не были столь глупыми и вызывающими, как в подростковом возрасте. На факультете ему удалось заполучить пару стипендий, но все равно он должен был учиться в университете в кредит и потому брался за любую работу – телефониста, курьера, почтальона, писаря-призрака для неграмотных студентов, сочинял рекламные брошюры для сети аптек… Вместо того чтобы заниматься поэзией в университете, Гонсало посвятил себя обучению способам успешной сдачи вступительных экзаменов. Он продолжал планировать свои поездки и будущие книги; тем не менее его главной мечтой стало получить работу, тесно связанную с литературой. А также меньше зависеть от чудесной и в то же время кровожадной кредитной карты, которую он получил в результате того, что расплакался перед сострадательным или рассеянным менеджером банка. Гонсало по-прежнему стремился к достижению хоть какой-то значимости, и его любовь к поэзии оставалась в целости и сохранности, пусть он уже и не грезил стать Пабло Нерудой, Пабло де Рока или Никанором Па́рра, или даже Оскаром Аном, или Клаудио Бертони. Теперь он пытался прослыть хорошим поэтом, не более того; хотел, чтобы его стихи появились в сборниках, быть может, не во всех, но в некоторых, и главное – в хороших.
В первые ночи, когда Гонсало оставался до утра в доме Карлы, было очень трудно заниматься сексом, или, скорее, по шутливому выражению Гонсало – «качественным сексом». Как и многие матери-одиночки, Карла долгое время спала с сыном, и хотя она начала отучать его от этого за несколько месяцев до новой встречи с Гонсало, получалось не слишком. Мальчик спускался к ним среди ночи и укладывался в постели между матерью и Гонсало, как меч, отгораживавший Тристана от Изольды. Возникавшая эдипова борьба включала ворчание, шлепки, пинки и даже удары головой, однако боевые действия прерывались в светлое время суток, потому что с первого же дня Висенте увидел в Гонсало подходящего товарища по играм и почти забавного дружка. Поскольку своей семьи у Гонсало не было, он надолго задерживался в их доме, оставался на ночь. И каждый раз в таких случаях мальчик казался удивленным. Появление двуспальной кровати разве что изменило масштаб поля битвы. Если бы наматрасник был картой, то Висенте представлял бы собой что-то вроде маленькой и воинственной средиземноморской страны, которая, однако, служила причиной постоянных раздоров между великими державами. Причем иногда дискуссии обострялись: хотя теоретически Карла была заинтересована в сексе даже больше, чем Гонсало, он утверждал, что она ничего не делает ради приближения удовольствия. Наиболее спорным моментом стал категорический отказ Карлы не только запирать дверь на замок, но и полностью закрывать ее из опасения, что не услышит вовремя зов сына.