2. Отношение разделенных языком частей — ситуационное отношение.
Леонид Липавский был философ; особенно его интересовала философская антропология. Лет пять или шесть он занимался лингвистикой. Лингвистики он почти не знал, но создал новую лингвистическую систему, которую озаглавил «Теория слов». Вячеслав Иванов, прочитав ее, сказал: «Хотя "Теория слов" Липавского противоречит современным лингвистическим теориям, она интересна, ее следовало бы напечатать, но с соответствующими предисловием и замечаниями». Другая лингвистка (Зинаида Минц) назвала ее утопической лингвистикой, но, как известно, иногда утопия становится действительностью.
Из «Теории слов»: «Точки скопления слов... Почему одним понятиям соответствует множество синонимических слов, а другим мало или даже одно? ...Если смысл уподобить небу, а слова — звездам на нем, то можно сказать, что распределение звезд на небе резко неравномерно: имеются такие места, где их особенно много, точки скопления. Эти точки скопления слов можно также назвать точками наибольшей рождаемости слов: тут, вокруг этих понятий, всего легче родятся слова, всего больше их возникло...»
Иногда термин в какой-то степени определяет и интуицию автора этого термина. Например, термин «категорический императив» (или по-русски «безусловное повеление») до некоторой степени определяет и интуицию Канта в его автономной этике.
Липавский ввел термины: «иероглиф» (о котором я уже писал выше), «соседний мир», «вестник». Как истолковать их?
Соседний мир. Лейбниц сказал: «Нет двух одинаковых капель воды». Тем более нет двух одинаковых людей. Каждый человек видит тот же самый мир по-своему, у каждого свое представление о мире — свой мир; я могу назвать этот мир соседним для моего мира.
У Введенского есть пьеса «Некоторое количество разговоров». В седьмом и десятом разговорах три собеседника так ясно и точно понимают друг друга, что предложение, начатое одним, иногда даже первое сказанное им слово продолжает следующий собеседник. Тогда их соседние миры не только близки, но полностью совпадают.
Возможно ли такое полное понимание и совпадение различных человеческих соседних миров? В исключительных случаях, я думаю, возможно. С человеческими соседними мирами мы встречаемся все время. Они имеют и что-то общее — хотя бы язык и некоторое понимание. Но существуют и другие соседние миры, например, мир животных. Их самих мы видим, слышим, но иногда ничего не понимаем и все же хотим хотя бы что-то почувствовать в этом мире.
Соседняя жизнь, соседний мир — темы, интересовавшие Липавского: мы живем в мире твердых предметов, окруженные воздухом, который воспринимаем как пустоту. Как ощущает себя полужидкая медуза, живущая в воде? Можно ли представить себе мир, в котором есть различия только одного качества, например, температурный мир?[17] Каковы ощущения и качества существ, живущих в других, отдаленных от нашего, соседних мирах, наконец, в мирах, может быть, даже не существующих, а только воображаемых?
Во мне самом может быть соседний мир: например, при раздвоении личности или при аннигиляции двух соседних миров во мне.
Поэтическим примером последнего является стихотворение Николая Олейникова «Перемена фамилии».
Однажды Липавский даже предложил имя для существа из такого воображаемого мира: вестник — буквальный перевод греческого слова «ангелос». Но с ангелами вестники не имеют ничего общего. Вестники — именно существа из воображаемого мира, с которым у нас, может быть, есть что-то общее, может, они даже смертны, как и мы, но в то же время они сильно отличаются от нас. У них есть какие-то свойства или качества, которых у нас нет.
Возможно, что вестниками из неизвестного нам соседнего мира являются и четыре действующих лица из произведения Введенского «Четыре описания». Их имена: Зумир, Кумир, Тумир и Чумир. Они выслушивают «смерти описания... от умирающих умов». Умирающих тоже четыре и, как заметила Тамара Липавская, написание автором слова «умир»(ающий) указывает на их близость к четырем потусторонним существам, у которых, если мысленно убрать заглавные буквы их имен, останется тот же корень — «умир».
Вскоре после разговора с Липавским о вестниках мне внезапно представился такой отдаленный от нас и в то же время чем-то близкий нам соседний мир вестников. Я записал то, что увидел, — это стало заключительной частью небольшой философской или философско-поэтической работы: «Вестники и их разговоры». Через несколько дней я читал ее у Липавских. Кроме хозяев присутствовали: Хармс, Олейников и Заболоцкий. После чтения было обсуждение. Интереснее всех говорил Хармс. Через сорок лет в одной из его записных книжек я прочел: «Друскин читал... «Вестников». Я — вестник». При обсуждении Хармс этого не сказал и вообще при жизни никому своих записных книжек не показывал. А я, когда писал эту работу, не думал о Хармсе...
17
См. работы Липавского "Исследованне ужаса", "Строение качеств" и др.