– На. Все одно из меня стрелок, как из шахтера балерина.
Сую пистолет в карман. В голове – странный звон. То ли от напряжения, то ли от холода. Перед глазами все плывет, горы двоятся. Черная обглоданная вершина справа кажется разверзнутой пастью исполинского чудовища. Небо из голубого становится густо синим. Солнце висит надо мной, как лампочка.
Потом я слышу шепот. Тихий, вкрадчивый шепот, идущий ниоткуда.
– Остановись, человек… твой путь завершен… здесь твой последний приют… Присядь, дай отдых натруженным ногам… Остановись…
Я испуганно вскрикиваю, начинаю оглядываться, машу руками. Белизна снегов режет глаза. Слезы замерзают на щеках.
– Чего ты? – Нефедов пытается поймать мой взгляд. – Э-э-э, парень! Стой! Да стой же ты! Ну-ка…
Его голос отрезвляет меня. Жуткий шепот в ушах стихает. Я дрожу, закрываю лицо ладонями. Профессор отрывает еще один лоскут от подкладки своего халата, завязывает мне глаза. Сквозь темную ткань видно плохо, но резь проходит. Я вспоминаю про снежную слепоту – бич полярников и альпинистов. Да, только этого не хватало.
– Так лучше? – с тревогой в голосе спрашивает Нефедов.
– Нормально.
– Идем. До темноты мы должны одолеть перевал.
Идти становится труднее, мы поднялись высоко и здесь ледник покрывают довольно глубокие снега. Теперь мы движемся намного медленнее – профессор сперва проверяет ногой снег впереди, потом делает шаг. Ни он, ни я, точно сговорившись, не оборачиваемся. А зачем? И так ясно, что люди Надир-шаха догоняют нас. Все может закончиться в любую минуту – выстрел, вспышка боли и темнота...
Шепот накатывает на меня вновь ближе к полудню. Те же призрачные голоса, те же слова:
– Остановись, человек… Присядь, дай отдых натруженным ногам… Остановись…
– Игнат! – окликаю я Нефедова. – У меня это… слуховые галлюцинации, короче.
– Это духи гор, – серьезно отвечает профессор. – Не слушай их. Думай о хорошем. Пой песни, только про себя. Не поддавайся!
Легко сказать. Как я могу думать о хорошем, если зловещие слова возникают прямо в голове?
– Твой путь завершен… завершен… завершен… Здесь твой последний приют… Остановись!
Потом приходят видения из прошлого. Сквозь повязку, закрывающую мне обзор, я вдруг ясно вижу майора Киверова. В пыльной хэбэшке с автоматом, он шагает рядом со мной и снег отчетливо хрустит под его сапогами.
– Не бойся, воин, прорвемся, – улыбается Киверов.
Жутко видеть эту вполне человеческую улыбку на мертвом лице – у майора снесено полголовы.
За Киверовым является тот самый блатнюк, которого я отоварил в поезде и который потом отделал меня в ресторане.
– Все, фраерок, приплыл ты, – косо ухмыляется он. – Сколь удавочке не виться, все одно затянется. Кранты тебе. Замочат вас, оленей, чертилы местные, на глушняк посадят.
– Сгинь! – говорю я уголовнику.
Он исчезает. Появляется Надя.
– Почему ты меня не любишь? Ведь я хорошая, Артем! Правда, я хорошая! И фигура у меня нормальная, и все остальное… Артем, вернись, пожалуйста! Я тебя очень прошу!
Я крепко зажмуриваю глаза. Никакой Нади здесь нет.
– Артем! Почему ты молчишь? Ты все время молчишь!
Надя. Опять она. Никуда не делась, идет рядом. Надя изменилась. Она стала ярче краситься, заимела вышитую гуцульскими узорами дубленочку, сапоги-чулки и вообще превратилась в какую-то куклу.
– Привет! – первой начала разговор Надя. – Как поживаешь?
Она улыбалась, всем своим видом давая понять – вот, мол, какая я, сама сделала первый шаг, цени, Новиков!
– Привет, – мой ответ был сдержанным, без эмоций. Для себя я все давно решил, Надя уже в прошлом. Но иногда прошлое вторгается в настоящее, особенно если оно живет с тобой в одном подъезде.
– А я на Новый год в Трускавец еду, – сказала Надя и искоса посмотрела на меня.
– Везет тебе, – я изобразил полуулыбку.
– У нас путевки. Группа, семь человек, – продолжила она. – Нелька, Светка, Венерка, я, Роберт, Саша Симагин и…
Последовала драматическая пауза. Ясно, сейчас я услышу ГЛАВНУЮ новость.
– …И Геннадий Павлович, – закончила Надя, облизнув кончиком языка накрашенные губы. – Он – доцент с нашей кафедры и куратор нашей группы.
– Ну, удачно вам съездить, – я обошел девушку, сделал шаг, другой.
– Он мне предложение сделал! – в отчаянии крикнула Надя. – Он молодой, тридцать один год всего! У него «Жигули», тройка! Понял!
– Да понял, понял, – не оборачиваясь, усмехнулся я. – Совет вам да любовь…
И вот теперь она идет рядом и канючит:
– Арте-е-ем! Ну Арте-е-емка…
А еще она приезжала ко мне в армию.
– Уходи! – кричу я в отчаянии. – Потом поговорим! Потом!
– Тихо, – Нефедов пытается зажать мне рот рукой. – Не ори! В горах нельзя издавать громкие звуки…