Я знаю, что по-махандски «хэй-е» – нечто среднее между «привет» и «здравствуйте». Нефедов резко оборачивается. Я застываю над развязанным рюкзаком. Мне нет нужды смотреть, кто здоровается с нами. Этот голос я узнаю из тысяч других.
Телли.
Скриплю зубами. Что же ты делаешь, девочка моя…
– Как она прошла мост? – поражается Нефедов.
Чего удивляться? Сейчас поднимется – можно будет спросить… Я каменно спокоен. Как скала. Как гора. Как целый горный хребет.
Слышу шаги, выпрямляюсь. Телли улыбается, помахивает узорчатой «дорожной палкой». Она в простом платье из грубого материала. За спиной котомка, на голове – любимая шапочка, расшитая бирюзой и лазуритом. Голубовато-зеленые камни очень эффектно сочетаются с ее глазами.
Нефедов что-то говорит ей, Телли отвечает задорно и весело. Отвечает, а сама смотрит на меня. Я молчу. И вовсе не по причине незнания языка. Я просто таю от любви к этой девушке, и в то же время судорожно соображаю, что делать.
Мы не можем взять Телли с собой в поход к Хан-Тенгри. В первую очередь для ее же блага. Бог ведает, какие беды ждут нас на этом пути. В любой сложной ситуации мне придется защищать ее, не потому, что девушка не сможет за себя постоять – она, как и все махандки, великолепно управляется с кривым острым ножом-касаем – а потому, что я мужчина и люблю Телли. Но защищая ее, я забуду о главном – и это станет концом всей экспедиции.
Диалог между Телли и Нефедовым становится эмоциональным. Похоже, профессора раздражает то, что говорит махандская княжна. Телли тоже перестает улыбаться. Вот они уже орут друг на друга, размахивая руками. Тугие косы девушки летают над плечами, переливаясь на солнце чистым золотом.
Подхожу к Телли, ловлю ее ладони, сжимаю, смотрю в глаза. Она обрывает очередную гневную тираду на полуслове, всем телом подается ко мне.
– Артем, она говорит, что сбежала из дома, – комментирует Нефедов. – Говорит, что хочет, чтобы ты проколол ей уши. Ну, ты понимаешь, что это значит. Я пытался ей объяснить…
– Уйди, Игнат, – цежу я сквозь зубы.
Профессор меня утомил. Неужели он не понимает, что сейчас бессмысленно взывать к разуму – и Телли, и моему?
– Арть-ем… – нараспев произносит девушка.
Не в силах спорить с нею, обнимаю Телли, целую. У нее теплые, мягкие губы. Волосы пахнут ромашками и мятой.
– Прости, – вслух, по-русски говорю я, отстраняюсь и веду ее, не выпуская ее ладоней из рук, к деревянному столбу. – Игнат! Давай веревку!
Прости, родная, но так надо…
Все то время, пока я обматываю ее веревкой, Телли молчит, закрыв глаза. По щекам девушки текут слезы. Я и сам сейчас заплачу. Черт, как же глупо и несправедливо устроен мир!
Слышу голос Нефедова:
– Ты принял мужское решение, Артем.
– Заткнись! – срываюсь я на крик.
Он послушно умолкает, отходит в сторону. И слава богу, иначе я дал бы ему в морду.
Затягиваю последний узел. Все, Телли накрепко примотана к столбу, ее голова находится прямо под «громовыми знаками». Надеюсь, священные символы ее народа оградят девушку от всех бед, пока она не освободится. По моим прикидкам, это произойдет часа через два. Нож Телли, кривой касай, я кладу на камень в нескольких шагах от столба.
Нам надо идти дальше. Спускаться в долину Неш, спускаться быстро, чтобы княжна не смогла догнать нас. Риши говорил, что склоны долины очень круты, без веревок и страховки, в одиночку, спуститься невозможно.
– До свидания, любовь моя, – я целую Телли. Она не открывает глаз. На моих губах остается солоноватый привкус ее слез.
Подхватываю рюкзак, бегом несусь по еле заметной тропке, ведущей с перевала вниз. Нефедов едва поспевает за мной. Мы спускаемся метров на пятьсот и тут до меня долетает звонкий голос Телли:
– Кама маамак! Асмад натиам смар анугам! Арть-ем! Кама маамак!
– Она кричит, что будет помнить и ждать тебя, – переводит Нефедов. – Что ты – ее любовь.
– Я знаю…
И в этот момент меня накрывает.
Оэлун лежала в юрте, укрывшись расшитой красным и желтым кошмой, предаваясь воспоминаниям. Много лет минуло с той поры, когда ее старший сын, ее Темуджин, увидел свет. Много – а словно вчера все было. Теперь Темуджин стал мужчиной, женился на прекрасной девушке, встал крепко, обеими ногами, на земле предков. Жаль, отец, Есугей, не видит. Порадовался бы за сына.
Оэлун вспомнила, как тяжело проходили роды и ощущение счастья, когда новорожденный сын впервые припал к ее груди, жадно глотая молоко.
– Какой голодный! – Есугей повалился на кошму у очага, провел рукой по щеке жены. – Я привез тебе золотое ожерелье из жемчуга и голубых сапфиров. В нем ты будешь прекрасна, как дождевое облако, освещенное восходным солнцем![11] Как раз такое висело над берегом Онона в то утро, когда мы впервые увидели друг друга.