Нефедов убит. Пронзен насквозь дротиком. Оружие было брошено с такой силой, что пробило грудь, вышло из спины и вонзилось в землю. Профессор еще не умер – он силится встать, ухватившись руками за дротик. Из распяленного в немом крике рта толчками идет кровь, очень яркая, алая; она залила уже всю бороду.
Я начинаю стрелять сразу, уже особо не целясь, тем более что расстояние такое, что даже слепой не промахнется. Первой же очередью валю пятерых всадников – М-16 клинит. Передергиваю затвор и выбиваю из седел еще пару человек.
Они уже совсем близко. Несутся пестрой орущей лавиной, демонстрируя полное пренебрежение к смерти. Нормальные люди попытались бы уйти с линии огня, как-то избежать губительных пуль. Даю третью очередь. Патроны в магазине заканчиваются. Надо перезарядить винтовку, а на это требуется время. Вскакиваю, бросаюсь к кустам, проклиная свое неверие. Если бы я открыл огонь сразу, Нефедов был бы жив.
Удар. Меня бросает на землю. Ощущение такое, словно я попал под таран. Боли нет – просто очень неудобно лежать. Видимо, шок. Пробую пошевелиться – не могу. Почему-то отнялись ноги, я их совсем не чувствую. Накатывает слабость, перед глазами все кружится. Вижу свою растопыренную руку, упертую в землю. Она вся в крови. Кровь течет по рукаву. Рядом с рукой появляется конское копыто. Кто-то переворачивает меня на спину. Вижу того самого всадника, в которого собирался выстрелить в самом начале. Он все так же скалится. Короткий меч в руке. Замах, блеск стали – и омерзительный хруст моей плоти, рассекаемой клинком.
Вот теперь больно. Очень. Жжет, как будто в тело вонзили раскаленный вертел. Спасительное забытье накатывает, как девятый вал. Последняя мысль, сверкнувшая в затухающем сознании: «Меня убили…».
Старая Хоакхин-эмген, служившая Оэлун, когда та была еще совсем юной, а теперь вновь вернувшаяся к своей госпоже, проснулась до рассвета. Чуткий старческий сон прервался видением – за дальней сопкой, нахлестывая коней, торопятся к куреню Темуджина люди. Много людей. Три или даже четыре сотни. Словно ждали они, когда Темуджин с братьями отправится в поход, оставив мать и жену без охраны... За матерью ехали... За женой Темуджина.
Служанка поднялась, накинула вытертый халат, сунула ноги в разношенные короткие ичиги[12]. Откинув входной полог, Хоакхин некоторое время всматривалась в темную даль, нюхала воздух, следила за полетом серебряных облаков, торопящихся закрыть луну…
– Не к добру Темуджин перебрался в этот Берги-ерги, – прошептала старуха. – Злое место.
И она поспешила к ложу своей госпожи, на ходу подвязывая халат высоко под грудью.
– Матушка! Вставай! На беду Темуджин отправился в поход, нет нам теперь защиты. Скачут, скачут к нам гости незваные! Не иначе как это тайджиуты. Не успокоится никак Таргитай-Кирилтух.
Едва Оэлун осознала слова служанки, как начала действовать. Годы лишений приучили ее, что решения нужно принимать мгновенно, а выполнять решенное еще быстрее.
Оэлун отдавала распоряжения – что из скарба наиболее ценно и что нужно приторочить к седлам. Борте, Хоакхин и вторая жена Есугея-багатура Сочихэл, мать Бельгутея, помогали ей.
Дозорный вернулся на рассвете.
– Меркиты! Три сотни меркитов! – закричал он еще издали. – Прямо сюда идут! Быстро уходить надо!
У Оэлун сжалось сердце. Она поняла, что неспроста объявились здесь соплеменники ее давнишнего жениха. Едва слава о возрождении Есугеева улуса дошла до ушей Ике-Чиледу, как семена мести дали всходы.
– Я останусь, – сказала Оэлун, гордо вскинув голову. – Меркиты едут за мной. Всех остальных они убьют. Уходите быстрей!
– Нет, матушка, – горячо заговорила Борте. – Тебе надо ехать. Какой позор для нас, если ты достанешься нечестивым меркитам.
– Я останусь, – повторила Оэлун.
– Матушка! – Борте взяла свекровь за руку, заглянула в глаза. – Тогда и я останусь с вами. Что скажу я Темуджину, если не смогу уберечь его мать. Либо буду с вами, либо вместе с вами приму смерть.
– Хатун[13], – обратилась тогда Оэлун к безучастно стоящей в стороне Сочихэл, – садись в возок, места там хватит всем.
Женщина усмехнулась, развязала платок и косы ее, уже присоленные сединой, рассыпались по плечам.
– Я могла бы сказать, что благодарна тебе – ведь ты вспомнила обо мне, когда другие забыли. Я могла бы сесть в возок и ехать вместе с вами. Но я останусь. Вечно была я второй и не имела ни голоса, ни права. Сына моего Бектера убили. Место мое – самое последнее, у входа. Что держит меня у Борджигинов? Я остаюсь.
– Хатун… – начала было Борте, но Оэлун перебила невестку: