— Знаешь что… — неуверенно начал Ошаб и умолк, словно сомневаясь, уместны ли будут сейчас его слова. А потом решился: — Перед тем как ты пошел к реке, мы поссорились, Тенгери…
— Мы поссорились? Это вы меня ругали! А я вам ничего не ответил!
— Да, так оно и было!
— Все позади, Ошаб. Я больше не стану резать по дереву.
— Не станешь?.. — Тот встал и пошел позвать жену.
— Может, когда-нибудь потом вернусь к этому. А сейчас с этим покончено!
Вернулась Герел.
— Он не желает больше резать по дереву, жена, — проговорил Ошаб с нескрываемой грустью. — А мы-то хотели… — Ошаб вопросительно взглянул на Герел.
— Как, ты ему еще ничего не сказал?
— Нет, но вот возьму и скажу! Мы договорились… ну, то есть я велел Герел отнести одну из твоих фигур к хану.
— И она сделала это?
— Да, Тенгери, я отнесла!..
— Вот как!
Тенгери подошел к шкафчику и заглянул за него, чтобы узнать, какой фигуры не хватает.
— Значит, стражника!
— Да, стражника! — ответили они в один голос.
— Отнесли хану!
Оба кивнули.
— И хан принял тебя, Герел?
— Не сам хан! Но один из его слуг.
— И что он сказал тебе, этот слуга?
— Ничего. Кроме того, что, если хан скажет свое слово, к тебе пошлют гонца.
— Он не ругается, — сказал Ошаб. — Посмотри на него, Герел, он не ругается. А мы-то думали, что от твоей брани сломается поперечная балка и потолок рухнет нам на головы.
Сейчас Тенгери было все равно, что скажет о его работе хан: все его мысли занимала темная отвесная скала и светлый облик на песчаном камне. И все же он подумал: «А что, если хан и впрямь призовет меня ко двору и заставит вырезать то, что ему пожелается?»
— Мы разбогатеем! — сказала Герел.
— Держи язык за зубами! — прикрикнул на нее Ошаб.
— Кто был тот человек, с которым ты стояла у юрты? — спросил Тенгери.
— О, я совсем забыла рассказать о нем, — затараторила Герел. — Он из тех, кто служит при дворе нашего хана. Вот видишь, там уже знают о тебе. Этот человек пришел спросить, сколько у тебя таких готовых вещей из дерева!
— Она говорит правду, — подтвердил Ошаб. — Он был очень добр к нам, дорогой Тенгери. Значит, тебе нечего опасаться.
— Палачи на холме, — процедил сквозь зубы Тенгери, — тоже всегда добры к непокорным и говорят им с вежливой улыбкой, уже занеся меч: «Вам хорошо, вам повезло, вы попадете к богам раньше нас!» А потом, когда отрубленные головы уже лежат в траве, еще спрашивают друг друга: «Как ты думаешь, они уже наверху, у богов?»
— Что ты такое говоришь?.. — пробурчала Герел.
Позднее, когда они улеглись на шкуры, Тенгери полюбопытствовал:
— Они спросили, как меня зовут?
— А как же! — воскликнула Герел.
— Хан вспомнит, кто я такой!
— Ах, вот ты о чем! — удивился Ошаб.
— Об этом мы не подумали, — вздохнула Герел.
— Нет, это нам и в голову не пришло, — согласился с ней Ошаб. Помолчав немного, прошептал: — Ты не переживай, Тенгери. В тот раз, зная, кто ты такой, он поставил тебя десятником, хоть это и было очень странно. Мне почему-то кажется, он потому и поставил тебя десятником, что хорошо знал, кто ты такой…
— Но теперь я не тот, что прежде.
— А ему-то что до этого, Тенгери? Я думаю, в этот раз он назначит тебя придворным художником. Или, — тут Ошаб захихикал, — поставит сотником. Разве, начав резать по дереву и став художником, ты нарушил наши законы и обычаи? Чего тебе опасаться, Тенгери?
Но тот ему не ответил.
Когда взошла луна, ее бледный свет упал на накрытую синим полотном деревянную фигуру, стоявшую на шкафчике. Тенгери тихонько поднялся и осторожно, чтобы не разбудить спящих, приблизился к ней. Сняв полотно с головы девушки, он приспустил его и с плеч, и теперь они, как бы обнаженные, казались в лунном свете вылепленными из слоновой кости, а синее полотно превратилось в фиолетовое. Тенгери лег на свое место, положив руки под голову. Он долго разглядывал свое детище. Иногда быстро закрывал глаза, чтобы проверить, запечатлелась ли красивая головка девушки в его памяти. Когда фитиль ночничка погас и девушка отступила в темноту, он снова укрыл ее с головой синим полотном. И осторожно провел кончиками пальцев по изогнутой шее. Сейчас она была холодной, как лунный свет.
Утром Тенгери заторопился к юрте Саран. Девушка как раз седлала лошадь. Оба кожаных ведра стояли перед юртой. Без молока, но зато полные чашек и других сосудов. «Она, значит, собралась к реке», — подумал Тенгери, и так как ни Саран, ни ее матушка, набивавшая подушки овечьей шерстью, на него никакого внимания не обратили, вернулся к себе, отвязал свою лошадь от жерди и медленно поехал по главной ордынской дороге к Керулену, время от времени придерживая своего гнедого, натягивая уздечку, отчего тот высоко задирал голову и испускал недовольное ржание. Тенгери то и дело оглядывался, ища глазами Саран. Но она появилась попозже, когда он уже ехал вверх по течению. Заметив ее, он сразу повернул гнедого и поскакал галопом вдоль кустов навстречу Саран.