Когда Тенгери привязал гнедого рядом с коньком Саран, он услышал:
— Черный!
— Газель!
Она подбежала к нему, обняла, поцеловала и долго молча смотрела на него расширившимися глазами, с трудом сдерживая чувства:
— Я все знаю!
Тенгери кивнул.
— Пока ты был у реки, я заезжала к Ошабу.
— Что с Герел?
— Никто не знает… — покачала она головой. — Бежим, Черный? — быстрым шепотом спросила она.
— Газель!
— Мы должны бежать! Здесь они не позволят тебе ни резать по дереву, ни высекать на камне!
Они сели в траву.
— Куда? У каждой реки и речушки стоят ханские заставы. — Тенгери посмотрел вниз, где мужчина с женщиной прилаживали к верблюду бочонки с водой. — По степи шныряют гонцы, стражники и соглядатаи хана. До Онона нам не добраться, Газель! — Тенгери опять заметил привязанную к колышку овечку. — Откуда она здесь, Газель?
— Матушка подарила — ведь мы теперь муж и жена! — Она задумчиво поглядела на него и проговорила: — А я-то подумала, что мы сегодня ночью бежим!
Повернувшись к заходящему солнцу, Тенгери ответил:
— Вчера, в такое же время, когда солнце тоже заходило, я рассказал тебе, как сидел однажды с моими приемными родителями у озера с тремя кедрами на берегу и как появились десять всадников…
— Я помню, Черный!
— Мать с отцом тоже бежали! А теперь их называют предателями. Но разве вправе я считать их предателями, если не знаю даже, по какой причине они бежали из орды, Газель? Положим, у нас есть причина. А нас все равно назовут предателями!
— Пусть так! Но бежать все-таки надо!
Тенгери смотрел вслед удалявшемуся верблюду-водоносу. Женщина шла по левую, а мужчина по правую руку от него. Когда они прошли уже сквозь камыш, Тенгери сказал Саран:
— Нужно продумать все до мелочей. Какой смысл бежать, наперед зная, что нас изловят?
Ошаб тоже имел в виду это, когда говорил о необузданной ярости Герел, которая завязала ей глаза и заткнула уши.
— Герел, бедная Герел, — вздохнула Саран.
В тот вечер он даже не попытался обменять свое добро на лошадей и овец. Да и вообще это им ни к чему, раз они решили бежать. Для бегства было всего две возможности. Первая: наняться погонщиками в какой-нибудь караван и остаться потом в чужой стране. Вторая: дождаться нового похода и скрыться по пути…
— А вдруг новых войн не будет? — спросила Саран. — С тех пор как хан три года назад упал на охоте с коня, он больше на людях не появлялся и никаких походов тоже больше не было.
— Тогда, значит, уйдем с караваном, — кивнул Тенгери.
Когда погонщики верблюда исчезли из виду, Тенгери и Саран зашли в юрту. И больше не говорили о бегстве, о войнах, о хане и о караванах; войлочные стены у юрты тонкие, как узнаешь, кто пройдет мимо нее? Не говорили Тенгери и Саран и о своем счастье, когда день беспощаден и ночь немилосердна. Они лежали на волчьих шкурах голова к голове и смотрели на поднявшуюся над крышей кособокую луну.
— Когда луна выглянула вчера вечером, ты, Черный, сказал мне: «С завтрашнего дня мы будем жить в одной юрте».
— Да, Газель!
— Так оно и вышло!
— Думаешь?
— И все вокруг изменилось, Черный.
— Все? Ну уж нет, Газель!
— Не все, конечно. — Она пригладила его волосы, провела пальцами по лицу и шее, стараясь при этом не касаться ран. — Но многое сделалось куда более грустным, правда, Черный?
— Пока мы вместе, нам не может быть грустно, Газель!
— Может быть, — прошептала Саран, — тебе было бы легче и проще без меня?
Тенгери испуганно приподнялся на локтях:
— Откуда у тебя такие мысли, Газель?
— Ладно, ладно, ложись. Это я так, пошутила…
— Пошутила? Я жить без тебя не смогу, понимаешь?
Она рассмеялась, потом захихикала и повторила за ним:
— Он жить без меня не сможет! Слыхали?
— Ты надо мной смеешься?
— Что ты, что ты, Черный! Конечно, не над тобой! Просто мне вспомнилось одно предание, которое мне пересказывал мой брат. В конце его тоже так говорилось… Не сердись, Черный!
— Хорошо, не буду. А все-таки…
Она перебила его, сказав, что пусть выслушает сперва это сказание. Может, тогда и сам улыбнется.
— Так вот, — начала Саран сразу. — В начале всех времен Тваштар{26} создал…