— Бат! — крикнул Тенгери. — Смотри, Бат, луна! Она вернулась! Живем, Бат, луна вернулась!
Он стоял по грудь в хрупких льдинках и снегу. Потянув на себя шубу, за которую он совсем недавно цеплялся изо всех сил руками и даже зубами, Тенгери проговорил, снова нарушая пугающую тишину:
— Ну, давай, вставай же, Бат!
Но тот, кого он звал, не поднимался. И вообще это был не Бат. Это был Гам — уже мертвый. Погиб во время своего самого первого похода, так и не увидев перед собой живого врага. А у входа в расщелину один за другим вставали все остальные из их десятка, кого пока не унесла на небо смерть. Тенгери пришлось долго растирать меховой шапкой лицо почти совсем замерзшего Бата, который диковато озирался, не говоря ни слова.
Тенгери потащил Бата к одной из лошадей, которую ударило о скалу и которая лежала теперь на снегу в пяти шагах от Гама.
— Взрежьте ей жилы, — сказал Тенгери Хунто и Соригу.
Когда это было сделано, Бата напоили горячей кровью коня. Сначала он отказывался пить. Они не без труда разжали его зубы, но потом, когда горячая кровь потекла по лицу, губы Бата раскрылись. Десятник пил мелкими глотками. Его глаза начали оживать, и лунный свет отражался в зрачках. Сидя вокруг него на корточках, они наблюдали, как он пьет. Пар от горячей конской крови превращался в снежинки на их бородах и бровях. Когда десятник напился досыта, все стали пить по очереди. Они, можно сказать, высосали лошадь досуха. А потом досыта наелись конины, как несколько дней назад. Бат сказал:
— Мы с тобой давно знакомы.
Воины непонимающе переглянулись, не зная, к кому он обращается.
— Я о тебе говорю, Тенгери.
— Обо мне?
— Он бредит, — прошептал Хунто.
— О тебе, — повторил Бат и поднял глаза на Тенгери. — Перед смертью…
— Бат!
— …я хочу сказать тебе все, что хотел…
Где-то отвалилась большая сосулька и с шумом покатилась в пропасть. В глазах десятника появился страх, но он спокойно проговорил:
— Я был одним из тех самых десяти всадников тогда, помнишь?..
— Бат! — перебил его Тенгери.
— Заткнись! Мы пришли со стороны заходящего солнца, а вы сидели у озера, на берегу которого росли три кедра. Так или нет?
— Да.
— Видишь. Вы, значит, бежали… и сидели там, у озера… а мы вас догнали.
— Дальше, Бат!
— Дальше? Что было дальше, ты знаешь.
— Да, знаю.
— А тебя мы не тронули. Таков был приказ хана.
— Да.
Каждый слышал сейчас дыхание соседа.
— Не надо меня за это ненавидеть, — сказал Бат. — Может, ты сам завтра окажешься в десятке, который пошлют за кем-то в погоню.
Тенгери кивнул.
— Я… я хочу сказать тебе: тогда мне это даже доставило удовольствие, да, я выполнил приказ хана с радостью!
— Помолчи, Бат! — сказал Тенгери и встал.
— Я сказал «тогда», Тенгери!
Луна повисла сейчас прямо над ледником и проливала свой свет на него и на соседние снежные поля.
— Хочешь мяса? — Один из воинов протягивал десятнику мешочек из желчного пузыря яка.
Бат с трудом покачал головой, приподнялся на локтях, но снова упал на спину и спросил Тенгери:
— Когда ты стоишь надо мной, такой большой, мне кажется, что ты хочешь меня растоптать. Разве я не сказал тебе, что ты, может быть, сам завтра будешь в десятке погони?
Тенгери присел на корточки.
— Почему мои родители бежали, Бат?
Десятник промолчал. Закрыв глаза, он тяжело дышал. Сейчас луна осветила его лицо, и все увидели рану на голове Бата, большую рану на правом виске. Эта глубокая черная выемка напоминала разверстую пасть рыбины.
Бат ничего не говорил, и Тенгери начал размышлять о том, как давно десятник догадался, кто он, Тенгери, такой.
— У скал Онона я еще не знал, кто ты такой, — ответил вдруг на его невысказанный вопрос Бат. — Только твое имя мне о чем-то напомнило. А потом ты рассказал, что Чингисхан подарил тебе скакуна — благородного, дорогого! — и я подумал: «Значит, это не он. Тому Тенгери хан ни за что скакуна не подарил бы».
— А когда ты понял, что Кара-Чоно мой отец, а Золотой Цветок — моя мать?
— Когда ты рассказал хану сказку «О лошадиноголовой скрипке». Я стоял в толпе на площади и слышал, что, когда тебя спросили, от кого ты узнал эту сказку, ты ответил: «От моего названого отца!» Потом тебя спросили еще, как твоего названого отца звали. И ты ответил: «Кара-Чоно, Черный Волк».
— Все так и было. А после этого меня поставили десятником.