Они ехали рядом молча. Солнце сильно пригревало. Небо было по-прежнему темно-синим, и по нему, как прежде, кочевали пушистые белые облака, которые, похоже, хотели закрыть собой находившийся над ними темный мир.
— Не думал я, что ты смолчишь после того, как я так много тебе рассказал, — упрекнул его десятник.
Тенгери повернулся к Бату. Лицо у него было счастливое, но он опять ничего не сказал.
— Ты вроде бы радуешься? С чего бы это? — спросил десятник.
— Твоя правда, Бат!
«Интересно, а сам бы ты не обрадовался, узнав, что твой отец был совсем-совсем не таким, как сотни и сотни тысяч других?» — подумал Тенгери.
— Что же ты молчишь?
Тенгери похлопал по шее свою лошадь, рассмеялся вслух и, не скрывая своей радости, проговорил:
— Ты мне все сказал, Бат, и я очень рад, что ты сказал мне это!
— Не станешь же ты спорить, — устало ответил ему Бат, — что тогда я не мог поступить по-другому? Откуда ты знаешь, а вдруг завтра или еще когда тебе придется сделать то же самое? А много времени спустя встретишь кого-нибудь, кому расскажешь об этом, как я рассказал тебе.
«Со мной ничего похожего не случится», — подумал Тенгери.
— Ты сегодня тоже убил бы их?
Десятник промолчал, словно размышляя, какие последствия может иметь для него ответ на этот вопрос. А что, если за этим вопросом Тенгери кроется какой-то подвох? Эту мысль он все же отбросил: как-никак Тенгери запросто мог убить его даже минувшей ночью. Хотя, если Тенгери не убил его прошлой ночью только потому, что хотел узнать причину бегства своих названых родителей, тогда как?..
— Не хочешь отвечать мне, Бат?
— Я всегда сделаю то, что мне прикажет хан! — Эти слова прозвучали отнюдь не так грозно, как ему хотелось бы. — Ну, не знал я, что это был твой отец, откуда мне было знать…
— Ладно, Бат. Ты открыл мне всю правду, и тебе нечего меня бояться.
— Хунто, дай мне еще снегу!
— Хорошо, Бат.
— Болит все-таки рана! Даже не знаю, что это было: о камень я треснулся или сосулька на меня свалилась?
— Все может быть, Бат!
Много часов подряд ехали они по каменистой горной гряде, по льду и снегу. С тех пор как дорога пошла под уклон, мертвых по пути стало встречаться все меньше и меньше. Да и павших лошадей почти не попадалось. Когда солнце нырнуло в облачное одеяло, Бат сказал:
— Положите меня теперь опять на лошадь!
Они снова укутали его в меховые шубы и крепко привязали ремнями. Лежа на лошади спиной к спине, он долго смотрел на небо, постепенно менявшее свой красный цвет на фиолетовый.
Тенгери, как и утром, вел сбоку и его лошадь. Спустилась ночь, и они устроились на ночлег между обледеневшими глыбами и каменной стеной. Стаскивая десятника, они сразу обратили внимание, что губы его плотно сжаты и выражение лица у него точь-в-точь как у замерзшего воина. Клочья шерсти верхней шубы были в сосульках и позванивали. Своей твердостью тело не уступало камню, на который его положили.
Никто не проронил ни слова.
Утром Тенгери положил на могилу десятника большой тяжелый меч, как того и требовал обычай: острием вниз. Глядя на этот меч и прощаясь с Батом, Тенгери будто слышал слова отца: «Я служил ему, когда все произносили его имя с почтением и благоговением! Теперь от этого ничего не осталось, кроме страха перед этим именем. Я ненавижу его! Передайте ему это!» Потом он вскочил на гнедого и поехал догонять своих.
Глава 17
БИЧ БОЖИЙ
Из смертоносной зимы в горах они явились в цветущую весну долин похожими на звероподобных существ из далекого прошлого. Обвешанные шкурами и разодранными шубами, ехали они на своих лошадях со спутанными гривами и выпирающими ребрами мимо абрикосовых и персиковых садов, мимо людей, которые безропотно стояли на коленях вдоль дороги или прятались в апельсиновых рощах, посчитав появление монголов карой Аллаха за их прегрешения.