Прежде чем достигнуть Бухары, монголы вступили в бой под городком Таш. Но стычка была не из трудных, в дело бросили всего несколько тысяч: серьезное сопротивление здесь не ожидалось. А главные силы отдыхали по обе стороны от горной дороги, занимаясь грабежами в окрестных селениях. Все воины из группы Тенгери, кроме Хунто, врывались в маленькие домики и сады и возвращались оттуда с похищенными кувшинами и тарелками искусной чеканки, а кое у кого в руках были вазы и кувшины из стекла. Стекло было удивительно прозрачным, такого им не доводилось видеть никогда в жизни. Они глядели сквозь него на солнце и смеялись, подносили к глазам других и опять смеялись, смеялись без конца. А когда эти сосуды выскальзывали у них из рук и разбивались на множество острых осколков, они хохотали до упаду. В одном из абрикосовых садов они окружили стеклодува, старика с длинной седой бородой, который на их глазах выдувал над огнем огромную пузатую каплю. Она переливалась на солнце радужными красками. Завороженные, как дети, воины не сводили глаз со все увеличивавшейся в размерах капли. В эти мгновения можно было подумать, что они только за тем и пришли в Хорезм, чтобы наблюдать за стеклодувами, выдувающими сосуды. Но когда старик отложил трубку в сторону, один из воинов проткнул стрелой пузатый сосуд, свисавший с нее. При виде их ухмыляющихся лиц ошеломленный старик тихо проговорил:
— Вас не Аллах сюда привел, а дьявол.
Они его слов не поняли, но кто-то с такой силой ударил его в грудь, что старик как подкошенный упал на траву. Выхватив несколько кусков древесного угля из огня, монголы бросили их в открытые окна маленького глинобитного дома. Не успел еще старик прийти в себя и подняться на ноги, как языки огня уже охватили крышу, и в безоблачное небо потянулся дым.
— Справедливо ли то, что они сделали? — спросил Хунто Тенгери.
Тенгери вопросительно посмотрел на Хунто. Он пока не знал, что это за человек, до сих пор им почти не приходилось разговаривать друг с другом, а на Керулене они не были знакомы. «То, что Хунто не врывается в чужие дома, не грабит и не поджигает их, не обязательно означает, что грабежи и поджоги ему противны. Как знать, а вдруг сотник велел ему следить за мной, потому что им с тысячником известно, что я — приемный сын Кара-Чоно?» — подумал Тенгери. И поэтому твердо проговорил:
— Они делают то, что им позволено ханом, Хунто!
Хунто посмотрел на него с недоумением. Похоже, такого ответа он от Тенгери не ожидал.
— Скажи, а тех, кто этим не занимается, хан не наказывает?
«Он хитрец!» — подумал Тенгери и улыбнулся.
— А ты сам как думаешь?
— Конечно, нет! — поспешил с ответом Хунто.
— Вот видишь! — Сидевший на корточках Тенгери встал во весь рост. — Как тебе только в голову пришла такая мысль, а? Разве не все, что хан разрешает, что делает и что повелевает, справедливо? Отвечай, Хунто!
Подумав немного, Хунто тоже встал:
— Мне не по себе, когда я вижу, как они бесчинствуют в домах и садах, десятник!
Бросив на него быстрый взгляд, Тенгери повернулся и пошел к лошадям. «У него честное лицо, — подумал он. — Не станет он здесь что-то вынюхивать и доносить потом сотнику». Тенгери оглянулся: Хунто пил у колодца воду, глядя поверх кувшина в ту сторону, куда шел он. Под ногами у Хунто громко скулил большой мохнатый пес, которому кто-то из шутников монголов отрубил переднюю правую лапу. Хунто налил воды в глубокую глиняную миску и поставил перед псом. Тот приник к ней, стоя на трех лапах, а с обрубка четвертой в песок капала кровь. Хунто прошелся пятерней по его шерсти, и Тенгери снова поймал на себе его взгляд…
Бой в городке тем временем закончился. От Таша осталось одно пожарище, и тяжелые клубы сизого дыма тоскливо поднимались в небо.
Колонны продолжали свой путь по пыльной дороге. Ветер дул с запада, и, проезжая мимо городка, в который они не заглядывали, монголы терли слезящиеся от едкого дыма глаза и кашляли.
Примчавшиеся из Отрара стрелогонцы принесли весть, что город взят в кольцо, а северная его часть вплоть до базарных площадей затоплена: Чагутай с Угедеем с помощью китайских мастеров перекрыли течение одного из рукавов Сырдарьи. Тысячи воинов днем и ночью сносили в одно место камни, построили запруду и повернули поток в сторону.
Чингисхан всех подгонял и подстегивал, не делая различия между днем и ночью. Останавливались очень ненадолго: только на водопой и отдых для лошадей. Этим ему удалось на несколько дней сократить время броска на знаменитый город Бухару. Едва его конница устроила привал и воины разложили первые костры, как хану сообщили, что оба крыла, шедшие в обход, приблизились к городу со стороны Амударьи и ждут теперь приказа властителя.