А я? Счастье оставило меня. Положим, рыба, нанизанная на ремешок, по-прежнему висела на суку, безжизненная, но блестящая на солнце. Но степь гудела под копытами множества лошадей, степь содрогалась, трепетала, с травинок вся роса опала. Чужие всадники вылетали на своих малорослых лошадках из столбов желтого песка и кружили вокруг юрт, смеялись, протыкали их копьями, орали, поджигали наши жилища — серый дым уже потянулся в небо. И вдруг из орды вырвался один-единственный всадник на нашей лошади и погнал ее вниз, к реке. Как же чужаки завопили! И сразу все бросились в погоню, будто одного его поймать и хотели. Охваченный страхом, всадник скакал к реке взапуски с собственной тенью.
— Темучин! — крикнул я. — Сюда!
— Это тайчиуты{2}, Чоно!
Его лошадь понесла, а потом рухнула под ним. Он покатился вниз с откоса, а потом прыгнул в реку. Я тоже прыгнул в реку. И мы оба поплыли к противоположному берегу, ныряли под воду и плыли, ныряли снова и снова, опасаясь стрел преследователей. Но они в нас не стреляли. Я видел, как они погнали лошадей в воду, но недалеко, остановились и снова разразились жутким хохотом. Связка мертвой рыбы покачивалась как ни в чем не бывало на суку, а небо над головами было ласковым и таким улыбчивым, будто ничего не случилось.
До леса мы добрались поодиночке и бросились искать спасения в чаще, продираясь сквозь густой кустарник и подлесок, перебираясь через лежащие стволы умерших деревьев, и вскоре я заметил, что Темучина рядом со мной нет. Мы потеряли друг друга из виду.
Я прислушался.
Никого нет — ни тайчиутов, ни Темучина. Только маленькие птицы перепрыгивали с ветки на ветку, отчего те подрагивали. Иногда золотые персты солнца упирались в пестрое оперение птиц. Я был бы рад взять такую птичку в руку, чтобы согреться от ее тепла: в тенистом лесу мне было холодно, в промокшей до нитки одежде меня лихорадило, а изодранные руки и ноги кровоточили. Все лицо горело от ссадин и царапин. К тому же я был голоден. Мне вспомнилась пойманная рыба и то чувство счастья, которое я испытал совсем недавно. Почему тайчиуты преследуют нас, почему ведут себя так, будто наши пастбища и наша река — их владения?
Некоторое время спустя я оказался перед огромной каменной глыбой, по которой струйками стекала вода. Здесь росла сочная трава и дикий лук, которого я поел, а потом собрал еще много ягод, сочных и прохладных. Высушил на теплых камнях свою одежду, промыл порезы на теле холодной водой.
Лишь с наступлением сумерек, когда птицы умолкли, я отважился спуститься к реке. Несколько вернувшихся чаек постанывали в верхушках деревьев. У Керулена горели костры тайчиутов. Я видел их лошадей, до меня доносился запах жареной баранины.
— Ты можешь вернуться туда, Кара-Чоно, тебе нечего бояться, — услышал я за спиной знакомый голос.
— Темучин!
— Не радуйся. В твоем несчастье повинен я. Тайчиуты замыслили схватить одного, чтобы властвовать над всеми.
Я подумал: этот один — ты, Темучин, сын Есугея. Это он объединил тысячи монголов, он разбил татар и взял в плен их вождя. Когда твой отец вернулся в орду с победой, ты только-только родился. И тебя нарекли именем плененного вождя — Темучином, Стальным Ножом. Ты был его первенцем, а закон требовал, чтобы тебя назвали в честь самого знаменательного при твоем рождении события. Много лет спустя татары отомстили твоему отцу. Пригласили на пир, от чего у нас не отказываются. К сожалению, он не потребовал, чтобы хозяева принимали яства и напитки перед ним. В угощение подмешали яд, и он умер. После смерти твоего отца, Темучин, другие племена оставили орду, потому что не желали повиноваться мальчишке, даже если он сын великого вождя. Таргутай, вождь тайчиутов, был первым, кто ушел из-под руки твоей матери и от тебя.
— Я не пойду к ним, Темучин. Если им нужен один, чтобы повелевать всеми, мы все должны сплотиться, чтобы этого одного им не отдать. Разве не так?
— Что у меня есть? Моя мать в горе, у нас осталось девять лошадей и шесть овец. Ты слышал, как сегодня утром хохотали тайчиуты, Чоно? Это они над нашей бедностью смеялись.
У реки все еще горели костры часовых, люди Таргутая пили хмельной кумыс, распевали песни, шутили и смеялись так громко, будто уже посадили Темучина в деревянную клетку, в которую запирают вождей побежденных племен.