Именно как непрерывную, нескончаемую распрю описывали сами монголы жизнь кочевников до того, как страну объединил Чингисхан: «Звездное небо поворачивалось – была всенародная распря. В постель свою не ложились – все друг друга грабили (забирали добычу). Вся поверхность земли содрогалась – всесветная брань шла. Не прилечь под свое одеяло – до того шла общая вражда. Некогда было раздумывать – надо было вместе дело делать. Некогда было бежать – надо было вместе биться. Некогда было миловаться – приходилось смертным боем биться».
Религия кочевников
Единой религии тоже не было. Кто-то был христианином, кто-то исповедовал ислам, кто-то буддизм. Большинство поклонялось духам природы – Вечно Синему Небу, Великому Тенгрию. «В их обычае больше всего чтить Небо и Землю. По каждому делу они непременно упоминают Небо. Когда они слышат гром, то пугаются и не смеют отправляться в поход. “Небо зовет!” – говорят они» – так рассказывал о монголах китайский посол Хун, оставивший нам повесть «Мэн-да бэй-лу». «В первый день первой луны они непременно поклоняются Небу. То же самое делают в праздник начала лета», – дополнял он.
Арабский историк аль-Асир говорит: «Что касается их веры, то они поклонялись Солнцу при его восходе».
А вот венецианский купец Марко Поло сообщает о религии монголов несколько иное: «А вера у них вот какая: есть у них бог, зовут они его Начигай [17] и говорят, что то бог земной; бережет он их сынов и их скот да хлеб», – то есть Марко Поло писал о боге-предке, роде тотема. Далее он продолжал: «Почитают его и молятся ему много; у каждого он в доме. Выделывают его из войлока и сукна и держат по своим домам; делают они еще жену того бога и сынов. Жену ставят по его левую сторону, а сынов – перед ним; и им также молятся». Этнографы называют такое изготовленное из войлока, меха, дерева или другого материала антропоморфное изображение божества-предка «онгон».
Марко Поло так рассказывает об отношении кочевников к своим божествам: «Во время еды возьмут да помажут жирным куском рот богу, жене и сынам, а сок выливают потом за домовою дверью и говорят, проделав это, что бог со своими поел, и начинают сами есть и пить. Пьют они, знайте, кобылье молоко; пьют его, скажу вам… как белое вино, и очень оно вкусно, зовется “шемиус [18]”».
Быт и обычаи кочевников
Быт племен, населявших Великую степь, был довольно своеобразным. Китайский монах Чан Чунь, путешествовавший по Монголии в 1220‐х годах, оставил нам краткое и емкое сообщение о жизни кочевников: «Обычные занятия их суть скотоводство и звероловство. Одеваются в кожаное и меховое платье, питаются мясом и молоком. Мужчины и девицы связывают волосы и опускают их на уши. Замужние женщины надевают на голову бересту, фута в два вышины и весьма часто накрываются сверху черной шерстяной фатой, а богатые женщины красной сырцовой тафтой; хвосты этих шапок походят видом на гуся или утку и называются Гу гу; они весьма боятся, чтобы кто-нибудь неосторожно не наткнулся на эти шапки, и входят в юрты или выходят из них, нагнувшись вниз и задом. Народ этот не знает письменности; договариваются только на словах и заключают контракты нарезыванием меток на дереве. Встретив обед, они без церемонии садятся вместе с хозяевами; во время бедствий бегут на перерыв; приказаний никогда не ослушиваются и давши слово, не изменяют ему; у них остались следы нравов глубокой древности».
Католический монах Гильом де Рубрук, совершивший путешествие по Монголии в середине XIII века, оставил куда более подробное и велеречивое описание племен, которых он, как и многие, называл татарами: «Они не имеют нигде постоянного местожительства и не знают, где найдут его в будущем. Они поделили между собою Скифию, которая тянется от Дуная до восхода солнца; и всякий начальник знает, смотря по тому, имеет ли он под своею властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью. Именно зимою они спускаются к югу в более теплые страны, летом поднимаются на север, в более холодные. В местах, удобных для пастбища, но лишенных воды, они пасут стада зимою, когда там бывает снег, так как снег служит им вместо воды. Дом, в котором они спят, они ставят на колесах из плетеных прутьев; бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка, наподобие печной трубы; ее они покрывают белым войлоком, чаще же пропитывают также войлок известкой, белой землей и порошком из костей, чтобы он сверкал ярче; а иногда также берут они черный войлок. Этот войлок около верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живописью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пестроты тканей. Именно они сшивают цветной войлок или другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей. И они делают подобные жилища настолько большими, что те имеют иногда тридцать футов [19] в ширину. Именно я вымерил однажды ширину между следами колес одной повозки в 20 футов, а когда дом был на повозке, он выдавался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал у одной повозки 22 быка, тянущих дом, 11 в один ряд вдоль ширины повозки и еще 11 перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля, и человек стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков. Кроме того, они делают четырехугольные ящики из расколотых маленьких прутьев, величиной с большой сундук, а после того, с одного краю до другого, устраивают навес из подобных прутьев и на переднем краю делают небольшой вход; после этого покрывают этот ящик, или домик, черным войлоком, пропитанным салом или овечьим молоком, чтобы нельзя было проникнуть дождю, и такой ящик равным образом украшают они пестроткаными или пуховыми материями. В такие сундуки они кладут всю свою утварь и сокровища, а потом крепко привязывают их к высоким повозкам, которые тянут верблюды, чтобы можно было таким образом перевозить эти ящики и через реки. Такие сундуки никогда не снимаются с повозок. Когда они снимают свои дома для остановки, они всегда поворачивают ворота к югу и последовательно размещают повозки с сундуками с той и другой стороны вблизи дома, на расстоянии половины полета камня, так что дом стоит между двумя рядами повозок, как бы между двумя стенами».