Как мы уже знаем, Хайду был представителем старшего рода. Когда он вошел в возраст, Начин, повинуясь степным законам, признал его вождем. Тогда же, решив взять реванш над джалаирами, Хайду повел единоземцев на них и, разгромив, принудил признать свой сюзеренитет. Все позволяет думать, что он расположил свой стан на бывших землях своего рода, то есть юго-восточнее горы Хэнтэй, близ священных истоков Онона и Керулена.
«Семьи различных племен, — сообщают нам китайские хроники, — одна вслед за другой пришли к нему (Хайду. — Е. С.), ища покровительства, и число его подданных возрастало с каждым днем». Это был именно тот тип владычества, характерного для кочевого общества, когда авторитет вождя ведет к объединению вокруг него развалившихся и обнищавших кланов, разоренных семей, ищущих заступничества, авантюристов, жаждущих кровавых схваток, лучников, рассчитывающих превратить меткость своих стрел в добычу и дань. По такой схеме позднее родится и империя самого Чингисхана. Государство же, созданное Хайду — самое первое в истории монголов, — явилось ее прообразом.
И монгольские сказители, и китайские летописцы, и персидские историки считали так и не ошиблись. Хайду, в самом деле, оказался тем первым человеком своей расы, за которым она признала титул хана, то есть царя. Некоторые даже величали его хаганом, императором. Однако присвоение этого сана, видимо, произошло посмертно, значительно позднее, иначе бы список завоевателей-чингисидов обязательно открывался именем их далекого предка.
С другой стороны, внезапное возвышение Хайду свидетельствует о поразительной непрочности этих кочевых империй, а также о том, что племя, доведенное до полного убожества через утрату пастбищ, уничтожение подрастающего поколения, похищение кобылиц, возрождается для новой демографической экспансии, как только его охотничьи угодья и поля ему не отмериваются более скупою рукой.
Что касается времени этих событий, то определить его точно, разумеется, невозможно. Однако нам представляется, что происходили они во второй трети XII столетия.[7]
Дикий вождь при дворе «Золотого царя»
Когда не стало Хайду, первого монгольского хана, племена оказались поделенными между тремя его сыновьями, что не могло не ослабить молодого царства.
Если мы почти ничего не знаем о его наследнике, старшем сыне, по имени Байшингор-докшин, то известно, что правнук последнего, Хабул-хаган, был великим вождем: с ним монголы, владения которых ограничивались окрестностями горы Хэнтэй, вышли на мировую арену, став достаточно могущественными, чтобы пекинский двор ими заинтересовался.
В ту пору Пекин и Северный Китай принадлежал чжур-чженям, маньчжурскому племени тунгусского корня, то есть ближайшим родственникам нынешних маньчжуров.
Чжурчженьские князья, носившие китайский сан «Цзинь», то есть «Золотой царь», правили территорией, лежавшей между приамурскими лесами и прибрежными районами Янцзыцзяня («Голубая река»). В поречье Янцзы их власть осуществлялась в ущерб китайской империи, объединявшей провинции Южного Китая. Чтобы иметь в этом регионе большую свободу, чжурчжени старались обезопасить свои тылы от набегов кочевников из Монголии, в частности кераитских племен, группировавшихся вокруг Хабула. Потому «Золотой царь» пригласил монгольского вождя к себе, в Пекин, а точнее, на очередную царскую охоту в Маньчжурии.