Наконец, в юрте есть угол, позади почетного места, где стоят идолы: «Над хозяином, — отмечает Рубрук, — всегда есть изображение в виде куклы или статуэтки из войлока, которую они называют «брат хозяина», и другая такая же над головой хозяйки — «брат хозяйки»; они прикреплены к стене: выше между ними, есть еще одна, маленькая и худенькая, — хранительница дома».
Плано Карпини сообщает другие подробности об этой священной части монгольской юрты: «Монголы верят в Бога — создателя видимого и невидимого мира, который на этой земле дарит блага и посылает наказания, но они не возносят ему ни молитв, ни восхвалений и не выполняют в его честь никакого ритуала. Тем не менее они делают из войлока идолов, похожих на людей, и помещают их по обе стороны от входа в юрту, на подставке из того же материала в форме женской груди. Эти боги считаются покровителями стада; они дают молоко и приносят детенышей животным».
Эта форма идолопоклонства возникла довольно поздно у тюрко-монгольских народов. Кочевники кормили — символически — эти войлочные фигурки, смазывая им рот жиром, и прибегали к их защите в случае болезни.
Сосцы этих божков — хранителей домашнего очага — говорят о том, что за ними признавался дар плодовитости. Но у них была, конечно, и другая функция. Рубрук пишет, что монголы называли их родственниками хозяев («брат хозяина» и «брат хозяйки»), а Плано Карпини — что запрещалось под страхом смерти похищать божков, помещенных на повозке рядом с юртой. Некоторые фигурки, представляющие людей, могли находиться только у определенного очага, что заставляет думать, что это было символическое изображение предков, культ которых существовал с незапамятных времен.
Отметим еще, что отверстие для проветривания, над которым кольцами вился дым от очага, имело еще и космологическое значение: через него небесный свет проникал к домашнему очагу и предполагалось, что через это же отверстие в юрту входили боги. Эта дыра в крыше — око Неба, дарящее свет. Так, помнится, был зачат Чингисхан.
«Пищу принимают только вечером, — отмечает Рубрук. — Утром дают пить или съедают немного проса. Но вечером нам давали мясо, лопатку барашка с ребрышками, а для питья подливали мясного бульона. Когда мы выпивали вдоволь мясного бульона, силы наши полностью восстанавливались, и мне кажется, что это самый здоровый из напитков и самый питательный… Иногда приходилось есть мясо полусырым или почти сырым, когда нечем было развести огонь».
Жилье, пищу, кустарные изделия — все давали домашние животные. Монгольская экономика основана на этой тесной связи человека и животных. Если охота и рыбная ловля — существенная добавка, и если пастухи выменивают иногда сельскохозяйственные продукты у оседлых народов, то живут они почти исключительно благодаря своим стадам, которые являются одновременно продуктом производства и потребления.
Молочные продукты и мясо составляют основу питания. Монголы предпочитают баранов и коз, потому что их воспроизводство происходит быстрее и они требуют небольшого ухода. Их мясо едят жареным, но чаще — вареным, иногда с добавлением дикорастущих трав, что придает им неповторимый аромат. В то время не было изобилия мясной пищи, так как нужно было щадить скот, особенно когда животные были не очень упитанными. Заметим, что, по официальной статистике, современные монголы съедают по полкилограмма мяса в день!
Тэмуджин и ему подобные, конечно, столько не съедали. Об этом свидетельствуют путешественники, описывая скорее примитивное меню монгольского стола: «Что касается их пищи и съестных припасов, знайте, что едят они мясо умерших или убитых животных — без различия… Мясом одного барана они кормят от пятидесяти до ста человек: в самом деле, они его режут на мелкие кусочки в пиалу с добавлением соли и воды; другого соуса они не знают», — отмечает по-прежнему Виллем де Рубрук. Посланец папы Иннокентия IV, францисканский монах Плано Карпини признается в откровенном отвращении к монгольскому столу: «В пищу монголам идет все, что только может быть съедобным: собаки, волки, лисы, лошади и при необходимости — даже человеческое мясо… Народ ест даже испражнения кобыл и жеребят. Мы видели, как они ели насекомых… Мы видели, как они ели даже мышей».
Не вызывает сомнений, что желудки обоих священнослужителей, родом из Франции, привыкли к другим деликатесам. Даже если Плано Карпини преувеличивает, множество рассказов подтверждает, что монгольский стол был далек от гастрономических изощрений. Некоторые авторы с отвращением описывают удивительный обычай обращения с пищей, приписываемый, в основном, хунну: согревать и смягчать куски сырого мяса, зажав их между своими бедрами и крупом лошади или положив их под седло. Амьен Марселлэн, который воевал против кочевников, так же, как и соратник Святого Людовика Жан де Жуанвилль, говорят то же самое о монголах. Даже при варварских нравах кочевников описание такого способа приготовления кажется сомнительным: кроме того, что вываленное в шерсти и смоченное потом сырое мясо не станет ни вкуснее, ни ароматнее, эффективность такого способа сделать его более мягким очень маловероятна!