Чингисхан, увидев, как беглец прыгнул в реку верхом на лошади, якобы приказал немедленно прекратить преследование. Указав рукой на всадника, которого стремительно уносило течение реки, он поставил всем в пример этого отважного человека, сумевшего заставить его, Чингисхана, воинство глотать пыль. Наверняка он, знающий толк в верховой езде, был поражён редким талантом Джалал ад-Дина как наездника и тем, как блестяще он нашёл выход из безнадёжного положения. Люди из свиты Джалал ад-Дина также бросились в реку, чтобы уйти от врага, но Чингисхан приказал изрешетить их стрелами. Его милосердие не было безграничным.
Чингисхан пересёк территорию современного Афганистана с востока на запад. Почему он не продолжил свой победоносный поход в сторону индийского субконтинента? Быть может, ему недоставало нужного количества судов для переправы войска через Инд? Но на этом участке течения реки её можно было переплыть с помощью кожаных поплавков. Или у него были другие планы? Как Александр Македонский в 326 году до н. э., как Тимур в конце XIV века, Чингисхан совершил всего несколько коротких набегов на землю Индии. Были ли тому причиной тяжёлые для степняков климатические условия этой страны? Как и Александр Македонский, Чингисхан предпринял свои рейды в разгар лета. В Пенджабе муссонные дожди обычно продолжаются с июня по сентябрь, когда Инд и его могучие притоки ещё полноводны от таяния снегов и случаются большие разливы. Известно, что монгольский рейд в Мултан в 1222 году был труден из-за сильной жары. Во время этого вторжения под началом Бала-нойона на территорию современного Пакистана были опустошены некоторые поселения в окрестностях Лахора, неподалёку от современной границы с Индией.
Весной 1222 года Угэдэй наконец захватил Газни. Жители, по обыкновению, были перебиты или высланы, городские укрепления разрушены. Наступил черёд Герата, жители которого, уверовав в окончательное поражение монголов после разгрома Шиги-Кутуку Джалал ад-Дином, открыто напали на монголов, несмотря на разногласия среди командующих по поводу своевременности такого решения. В июне 1222 года один из военачальников Чингисхана истребил значительную часть населения города, после чего отошёл на несколько километров, позаботившись о том, чтобы скрыть истинное количество своих войск. Эта уловка позволила ему вернуться в Герат, куда многие жители, бежавшие из своих разрушенных домов или скрывавшиеся в пещерах близ города, после ухода врага успели вернуться. Тогда монгольские полчища вновь напали на этот несчастный город, уничтожив всё, что ещё уцелело от прежнего погрома.
Этот трагический эпизод парадоксальным образом даёт основание предположить, что массовые убийства и разрушения в ходе монгольского нашествия, возможно, не были столь планомерными и тотальными, как это утверждают персидские авторы. Например, известно, что жители Мерва, узнав о поражении монголов в Парване, торжествовали, как в своё время гератцы, и, высыпав на улицы города, поносили нового градоправителя, назначенного монголами, и обвиняли его в сотрудничестве с захватчиками. Бывшие военачальники, оставшиеся верными Джалал ад-Дину, ворвались в резиденцию губернатора и убили его. Горожане заново отстраивали свои разрушенные жилища, восстанавливали общественные здания, приводили в порядок укрепления, а потом занялись очисткой от песка ирригационных каналов и починкой шлюзов, чтобы вернуть к жизни огороды и сады, окружавшие город. В город Балх после ухода захватчиков также, по-видимому, вернулась какая-то часть его жителей, которые сразу же принялись за свои повседневные дела. Но и в Мерв, и в Балх монголы отправили новые войска для уничтожения тех, кому в своё время удалось бежать из города или укрыться в соседних пещерах и кто оказался в положении «поселенцев» на собственных разорённых землях.
Если монголы назначали людей из местной знати градоправителями Мерва, то это значит, что какое-то число жителей в городе ещё оставалось. Поиск влиятельных коллаборантов можно объяснить только тем, что город мог помогать монголам в снабжении войска или даже предоставлять им временный приют. К тому же если в Мерве произошли народные восстания против захватчиков, они не могли возникнуть на пустом месте. Можно предположить, что проявления сопротивления, пусть и спорадические, имели место во многих регионах империи хорезмшахов. Но какой захватчик не оставил на покорённой им земле более или менее глубоких ран?
В своей «Совершенной истории» Ибн аль-Асир, упоминая проход монгольских войск по землям ислама, с горечью писал: «События, о которых я поведаю, настолько ужасны, что в течение многих лет я избегал упоминать о них. Нелегко сообщать о том, что на земли ислама и на мусульман обрушилась смерть. Увы, я бы предпочёл, чтобы моя мать не рождала меня на свет. Если вам однажды скажут, что с тех пор, как Всевышний сотворил Адама, земля никогда не знала подобного бедствия, то поверьте, ибо это истинная правда… Нет, до скончания времён никто никогда не увидит подобной катастрофы».
Буря, пронёсшаяся над восточной частью мусульманского мира, приняла эстафету от той, что с падения Иерусалима в 1099 году бушевала на Ближнем Востоке. Нашествие Чингисхана было первой волной того мощного прилива, который через 25 лет накроет Багдад и Дамаск. «Атакованные монголами на востоке и франками на западе, мусульмане никогда не были поставлены в столь опасное положение. Спасти их может один Всевышний», — писал Ибн аль-Асир, когда франки пошли на союз с монголами, чтобы взять мусульманский мир в тиски.
К концу 1222 года Чингисхан оставил Хорасан, переправился через Амударью, вновь прошёл по Мавераннахру и стал лагерем между Бухарой и Самаркандом. В Бухаре, которую он разорил за два года до того, он впервые приблизил к себе кое-кого из побеждённых. То ли на него произвёл впечатление какой-то изящный орнамент на керамическом изделии, то ли он нашёл время спешиться и посетить мечеть? В сущности, нам неизвестны его истинные мотивы. Как бы то ни было, но достоверно установлено, что хан пожелал услышать кое-какие разъяснения, касающиеся той самой арабо-персидской цивилизации, которую он недавно разворошил концом своей сабли. Как человек военный, в архитектуре городов Востока он мог оценить только потерны, мерлоны[18] и бойницы. Как завоеватель, в сарацинских садах и полях он видел только места для своего лагеря и пастбища для своих коней.
Конечно, в какой-то степени хан был знаком с культурой державы хорезмшахов. Среди его военачальников, писарей и толмачей, среди местной знати, готовой к сотрудничеству с завоевателем, было много мусульман — тюрок и иранцев, — которые в той или иной мере могли познакомить его с культурой этой страны: особенностями местных нравов, одежды, кухни, ремёсел и религии, со множеством подробностей, которые могли вызвать его интерес.
Так, в Самарканде Чингисхан пожелал присутствовать на молитве в мечети. Когда он попросил кратко изложить ему основные принципы ислама, ему представили авторитетных богословов. Была ли у них хотя бы робкая надежда обратить в свою веру этого кочевого монарха, который вёл войну против их народа? Маловероятно. Но, во всяком случае, он принял хатиба и имама, которым было поручено просветить его, с уважением и одобрил основные предписания Корана. Мусульманский символ веры шахада, провозглашающий единство Бога и объявляющий Мухаммеда его пророком, неплохо согласовывался с его собственной верой в Тенгри — бога Неба тюрко-монгольских кочевников. Но мусульманский обычай паломничества в Мекку, как считает Груссе, удивил Чингисхана: «поскольку Тенгри присутствует повсюду», ему было непонятно, как может существовать какое-то особое святое место. Похоже, что Чингисхан признал ислам, вернее, то, как он себе его представлял. Несомненно, он видел в этой открытой им для себя вере новую частицу некоего обширного конгломерата религий, в котором раньше ему были знакомы буддизм и несторианство керэитов и найманов.
Хотя Чингизидов обвиняли в том, что их правление построено на насилии, но при этом нередко упоминали их большую веротерпимость. Она была не индивидуальным свойством натуры Чингисхана, но характерной особенностью монгольских народов. В противоположность великим империям Византийской, западноевропейским и мусульманской, в основе которых лежала государственная религия, Монгольская империя была этого лишена. Чингисхан был убеждён, что обладает особыми полномочиями на управление миром, полученными от Тенгри, но был далёк от всякого религиозного экуменизма. Однако непомерное честолюбие, несомненно, побуждало его к попыткам заменить шаха, потерявшего трон, как «повелителя правоверных». В Бухаре хан встретит двух тюрок, которые занимали высокие административные посты в столице Хорезма Ургенче. Одного звали Махмуд Ялавач, второго, его сына, Масуд. Оба чиновника старались убедить хана в выгодах хорошо налаженного управления, показывали преимущества успешного земледелия, строительства зернохранилищ, постоянных торговых обменов и регулярных налоговых поступлений в казну. То были основы организации всякого осёдлого общества. Это соответствовало тем доводам, которые приводил хану, вернувшемуся из китайского похода, Елюй Чуцай. Чингисхан, как это ни удивительно, согласился с соображениями двоих бюрократов и приставил их к интендантам (даругаси), управляющим провинциями. Их опыт был поставлен на службу главам Бухары, Самарканда, Хотана и Кашгара, то есть своего рода сатрапам крупных городов Хорезма.
18
Потерна (фр.