После тех значительных разрушений, которые были результатом его приказов, — в частности, в Бухаре и Самарканде, куда он входил со своими войсками, — решение хана выглядит по меньшей мере неожиданным. Чем объяснить такой резкий и полный разворот? Что касается доводов в пользу сдержанности и щедрости, то он слышал их из уст служившего ему советника-киданя, и непохоже, что он придавал им какое-нибудь значение в пору завоевания Хорезма. И всё же Чингисхан вернулся к рекомендациям Елюй Чуцая. Чтобы согласиться на такой крутой поворот — словно попытку выкупить пролитую кровь, — у него было два вероятных мотива. Первый из них — намерение частично приглушить многочисленные свидетельства свирепости, которые ему предъявляли. Историки, например Рене Груссе и Владимирцов, признают, что хан пролил много крови, но при этом не проявлял бесполезной жестокости, а делал это по чисто военным соображениям. Китайские, а также, и особенно, арабские, персидские и русские летописцы, возможно, преувеличивали зверства монголов. Здравый смысл и взвешенность решений вовсе не кажутся чуждыми натуре Чингисхана.
Второе предположение полностью не исключает первого, а именно: люди из окружения Чингисхана постепенно подводили его к раскаянию в совершённых злодеяниях. Благодаря некоторым своим сподвижникам из китайцев и киданей, например Елюй Чуцаю, а также иранцев и даже монголов, хан признал, что возможны другие, отличные от его собственных способы управления. После долгого сопротивления и нерешительности он постепенно стал склоняться к принятию тех принципов, что ему советовали. «Встречи в Бухаре», видимо, дали ему возможность перейти к «более мирной» политике. То не была история Дьявола, который, раскаявшись, внезапно повернулся к Богу в попытке вернуть пролитую кровь. Перемена, вероятно, стала результатом долгого процесса, созревшего только к концу жизни завоевателя.
Какие последствия имело монгольское нашествие для исламизированных стран Среднего Востока? Сведения, приводимые на этот счёт авторами-мусульманами, разумеется, недостаточны и необъективны. Называемые ими цифры потерь ужасают. Из-за отсутствия переписи населения в отдельных местностях мы не знаем о том, сколько было жителей в средневосточных городах до их захвата монголами. Археологические раскопки в соответствующих местах не позволяют утверждать, что в городах, опустошённых в XIII веке, было так много жителей, даже если допустить, что монголы могли перебить и крестьян, пришедших в города, чтобы спастись от врага за их стенами. Так, хотя эти города и восстанавливались после нередких в Иране землетрясений, по сохранившимся фундаментам, остаткам исчезнувших укреплений, жилищ и других зданий удалось установить, что Самарканд, Балх, Герат и соседние с ними города не могли быть очень густонаселёнными.
В итоге об этих реальных, предполагаемых или преувеличенных массовых убийствах мы знаем не так много. Одно можно сказать с достаточной определённостью: первая опустошительная волна монгольского нашествия, которая словно туча саранчи в течение более десятилетия обрушивалась на разные районы Мавераннахра, Ферганы, Хорасана и Тохаристана, нанесла этим землям глубокие раны, следствием которых стало другое, более продолжительное бедствие — упадок земледелия. На высокогорных плато Ирана и Афганистана, где недостаточно пресной воды, земледелие зависит в основном от искусственного орошения через систему каналов, в том числе подземных. Бегство крестьян от монгольских войск, массовые убийства, следовавшие за взятием городов, приводили к полному (в разных местах по-разному) или частичному запустению ирригационных сетей, и — как следствие — земли пересыхали и становились бесплодными. Без ирригации огороды и поля не могли прокормить города.
Современный историк Льюис утверждает, что если в Мавераннахре и Хорасане последствия монгольского завоевания были катастрофическими, то в других регионах удар был смягчён тем, что местные власти предпочитали быстро покориться захватчикам, а также в силу того, что на засушливых по большей части землях Среднего Востока не было обширных пастбищ, что не давало кочевникам возможности задерживаться там надолго. Итак, возможно, что в одних местах разрушения были почти катастрофическими, в других — менее серьёзными. В конце XIII и в XTV веке Марко Поло и арабский историк Ибн Батута отмечали, что некоторые города так и не поднялись после разрушения их монголами, в то время как другие процветали. В Иране нашествие степных кочевников привело к сдвигу от осёдлого образа жизни к кочевому. Земледельческие поселения вытеснялись становищами кочевников-тюрков. Уже с XII века арабские географы и историки писали о том, что тюркские кочевники ставили в Иране свои чёрные шатры. Монгольское нашествие ускорило этот процесс, и в некоторых случаях сами иранцы, давно перешедшие на осёдлость, например бахтияры в горах Загроса, возвращались к кочевничеству. Примерно до 1000 года тюркские народы преобладали в значительной части Монголии. Сюнну, тукю, кыргызы, обосновавшиеся в высокогорных регионах Азии, с завистью поглядывали в сторону Китая и стран Среднего Востока. Но в XIII веке тюркские племена были оттеснены монголами, объединёнными Чингисханом, на периферию собственно Монголии. Некоторые из них ушли в Сибирь, к озеру Байкал, другие мигрировали в западном направлении. Постепенно Хорезм, Мавераннахр, иранские, иракские и даже египетские земли были затронуты миграцией тюркских этносов. После падения последнего хорезмшаха и расчленения державы Джалал ад-Дина остатки хорезмийской армии двинулись на Сирию, где в то время правила династия Айюбидов. В 1244 году хорезмийские тюрки почувствовали себя достаточно сильными, чтобы овладеть Дамаском, а в июле того же года — отнять у франков Иерусалим. Это продвижение тюркских популяций на запад повсеместно сопровождалось исламизацией. При Тимуридах, потомках Чингисхана, этот процесс привёл к тюркизации и исламизации монголов Мавераннахра и Ирана.
Наконец, отметим первые признаки прагматизма у кочевников-завоевателей. Они не замедлили извлечь для себя выгоду, используя людей и административную структуру завоёванных стран. Проводя молниеносные военные кампании, монголы поначалу явно не стремились к планомерной и длительной оккупации территорий. Их армия нашествия, предназначенная для скоротечных наступательных ударов, была недостаточно многочисленна, чтобы её можно было разделить на гарнизоны, разбросанные по огромной территории. Однако уже при Чингисхане захватчики-степняки вербовали среди местных военных и гражданских людей, готовых с ними сотрудничать. Первые зачислялись либо по собственной воле, либо по принуждению в монгольские войска в качестве наёмников. Вторые под нажимом или из оппортунистических соображений шли служить врагу секретарями канцелярии, писарями или толмачами. В своё время кидани, побеждённые чжурчжэнями, охотно предлагали победителям свои услуги. Персидский историк Джувейни упоминает одного киданя, который при монголах стал баскаком (губернатором провинции) в далёкой Бухаре.