18 августа 1227 года после тяжелой болезни, продолжавшейся всего лишь 8 дней. Чингиз-хан скончался в возрасте 66 лет. Рожденный в юрте, он прожил в ней всю свою жизнь и в ней умер, как подобает монголу. Тело покойного положили на двухколесную колесницу, и длинная, очень длинная процессия выступила к месту последнего успокоения Великого хана[23]. Столица тангутов, город Нинся, сдался несколькими днями позднее, и царь тангутов был выслан в Монголию. Лишь теперь Туле сообщил печальную весть и позволил всем — простолюдинам и вождям племен, воинам и сановникам, китайцам и монголам прибыть в Монголию, чтобы отдать последний долг памяти покойного «потрясателя Вселенной» и последние почести его праху, и, говорят иные из них, провели не менее трех месяцев в пути — так далеко находились их кочевья, военные лагеря и стоянки.
Процессия останавливалась в разных кочевьях по берегам реки Тола, и особо отмечается, что прежде всего она направилась к кочевью Бурте Хушин, старшей жены Чингиз-хана. Конечно, среди кочевников обычным делом было отдание тела усопшего на съедение собакам и воронам — ворону остроумные китайцы даже называли «монгольским гробом», но человек, объединивший под своим началом все монгольские племена, заслуживал неизмеримо большего почтения и совсем других похорон.
Приблизительно в 100 милях к северу от того места, где ныне расположился город Урга, возвышается густо поросший лесом горный хребет Кентейшань (Хентей) (5–6 тысяч футов над уровнем моря). Множество тропинок проходит сквозь густые чащи леса по его склонам, здесь же берут начало и три древние монгольские реки — Онон, Тола и Керулен, прозванные «реками монголов». На одной из вершин гор Кентейшань стоит сложенная из камней пирамида, столь огромная, что кажется, будто она тянется на несколько миль, но на самом деле имеющая 250 ярдов в длину и 200 ярдов в ширину, и все же являющаяся одной из самых больших во всей Азии[24]. Если спросить у буддийского монаха имя человека, покоящегося под этим величественным сооружением, он, возможно, ответит, что здесь лежит какой-нибудь великий святой, имени которого он, к сожалению, не знает. В XVI столетии буддизм покорил Монголию, прочно укоренившись в сознании ее обитателей, ставших из свирепых и суеверных язычников самыми верными и покорными рабами буддийского духовенства. Но если, с одной стороны, миролюбивый буддизм сокрушил кровожадность и страсть монголов к войне — а ведь именно с этою целью он и вводился в Монголии, — то, с другой стороны, он навсегда постарался стереть из памяти монголов воспоминания и предания об их великом прошлом. Люди совершают паломничества к могиле святого, похороненного именно там, где рождаются Онон, Тола и Керулен, реки монголов, в давние-предавние времена, но не знают его имени. И позволено будет спросить: если это святой, тем более великий, то кто, кто же именно? Все великие святые буддизма так же хорошо известны, как и все святые христианства. Тогда кому же принадлежит могила на вершине одной из самых священных монгольских гор? Может ли это быть кто-либо иной, кроме величайшего полководца прошлого?
Существует множество доказательств того, что этот каменный, похожий на пирамиду холм является местом последнего успокоения великого завоевателя. Марко Поло и д’Оссон заявляют, что он был похоронен на вершине высокой горы, а последний еще вполне определенно утверждает, что это была гора, с которой начинали свой бег реки Тола, Онон и Керулен[25]. В любом случае, как бы то ни было, недалеко то время, когда цивилизация, все сильнее и сильнее вторгающаяся в степные просторы Монголии, и археология, идущая рука об руку с нею, дадут, наконец, окончательный ответ на столь волнующий историков и археологов вопрос. А до тех пор, пока последняя точка в этом споре не поставлена, позволим великому полководцу почивать в мире.
Наступило время завершить наш рассказ о жизни Чингиз-хана. Как воин он на целую голову выше всех великих полководцев прошлого, у которых Наполеон советовал учиться всем людям в военной форме. Заслуживает упоминания и то, что лишь один из этой плеяды великих воинов заслуживает сравнения с Чингиз-ханом и этим человеком является Тимур, прозванный «Великим Хромцом».
Мы можем уподобить Чингиз-хана художнику эпохи палеолита, который несколькими скупыми движениями сломанного кремня по обломку кости умел создавать картины, изображающие кабана, оленя или бизона, способные до сих пор поражать наше воображение, как шедевры подлинного мастерства. Великий хан использовал материал, который лежал под ногами, но мастерство, с каким он выполнял задуманное, явно выдает в нем истинного художника, мастера своего дела.
Факторы, способствовавшие успеху его начинаний, заслуживают самого пристального и детального изучения. Прежде всего мы должны отдать должное воину-монголу — его отваге, выдержке, стойкости, дисциплинированности, самоотверженности — как факторам, имеющим самое важное, первенствующее значение для победы в войне. Монгольская приземистая лошадка тоже заслуживает самой высокой оценки. Вместе воин-монгол и его лошадь составляют единый, цельный, простой и очень эффективный механизм, но чем проще орудие, тем большего мастерства оно требует от подлинного мастера своего дела.
Не менее впечатляет и неукротимая личная энергия, ярко проявляющаяся во всех начинаниях Великого монгола, во всех смыслах превосходящая и оставляющая далеко позади личную инициативу и энергию полководцев Запада. С ним нельзя сравнить даже Александра Великого и Гая Юлия Цезаря. Дух захватывает, когда представляешь себе, какие потрясающе огромные пространства и расстояния преодолевали монгольские войска.
Зная это, правомерно задаться вопросом, каким был человек, который умел заглядывать за горизонт, мог вести за собой десятки тысяч бойцов к самым крайним пределам мира и внушить им страсть к завоеваниям, и вдобавок заставлявший их платить за привилегию служить под его знаменами. Целая галактика блестящих командиров, служивших Великому хану, сравнима с плеядой маршалов Наполеона. Мухули, Джэбэ, Туле (Тулуй), Угэдэй, Джучи, Джагатай, Бала Нойон, Субудай — самые великие из них.
Заслуги их так велики, что некоторые историки приписывают именно им успехи и победы Чингиз-хана. Конечно, ничто не может умалить их значения, но будем помнить и об их главнокомандующем, главном вдохновителе их ратных трудов, несшем на себе все бремя ответственности, отдававшем приказы, учившем их искусству войны. В эпоху монгольской катастрофы он стоит, возвышаясь надо всеми, подобно великому мастеру, наблюдающему за своими учениками. Он координирует их работу и своей рукой направляет ее движение. Уверенность и искусность характеризуют его труд и тем отличают его от работ подчиненных. Много лет спустя после его смерти в ратных трудах Субудая словно воскреснет и отзовется вновь искусство старого мастера, но Субудай так и останется навсегда, до самого конца, всего лишь учеником и сподвижником великого полководца, всего лишь тенью великого учителя.
Атака Джэбэ Нойона под Тбилиси (Тифлисом), когда он обрушился на арьергард грузинской армии, решающий удар Субудая под венгерским городом Сайо в 1242 году, когда он вклинился во фланги и тыл венгерской армии, служат яркими примерами военного искусства школы Чингиз-хана. Но сколь бы совершенны они ни были, их трудно сравнить с Чингизовым маршем на Бухару.
23
И здесь вновь вновь нас поджидает разногласия в источниках. Д’Оссон утверждает, что эскорт убивал всех, кого встречал на пути следования похоронной процессии. Но китайские источники Дугласа этого не подтверждают. Саган Сэцэн даже не упоминает ни о чем подобном. Пети де ля Круа прямо отвергает подобный факт. Поскольку убийства эти происходили на территории современного Китая, молчание китайских и монгольских авторов имеет гораздо большее значение, чем все утверждения привлеченных д’Оссоном персидских источников. Возможно, персидским авторам было известно, что подобные похоронно-церемониальные умерщвления происходили всякий раз после смерти одного из более поздних монгольских ханов, и они посчитали это обычной традиционной процедурой, которая обязательно должна была иметь место и после смерти Чингиз-хана, тем самым произвольно перенеся более поздние обычаи во времена более ранние.
25
И вновь, прежде чем проститься с ними, я принужден отмстить разногласия моих авторитетных источников. Место погребения Чингиз-хана китайскими летописцами указывалось по-разному: (а) он был похоронен под деревом, которым однажды восхищался во время охоты; (б) на равнине близ Каракорума; (в) в пустыне Ордос. После предания тела земле десять тысяч лошадей галопом пронеслись по месту его захоронения, чтобы навеки скрыть его от глаз посторонних в недрах земли.
Против подобных утверждений выступил д’Оссон, заявив, что Чингиз-хан был похоронен на горе, с которой текут реки Онон, Тола и Керулен. Подтверждением его слов служат и слова Марко Поло о том, что Великий хан был похоронен на самой вершине высокой горы. Я уже пояснил в тексте, что официальный буддизм желал предать забвению память великого воина; и не стоит забывать, что в действительности и Марко Поло, и д’Оссон сами могли не верить в существование какой-то горы, которую очень трудно представить воображению человека, знакомого лишь с равнинной частью Монгольской возвышенности, и которую ни Марко Поло, ни д’Оссон никогда не видели собственными глазами. То, что они писали, и ими самими, и после них считалось всего лишь легендой.
Даже Дуглас предположил, что нельзя во всем полагаться на китайских историков в той части их сочинений, где речь идет о землях, находящихся за пределами Древнего и Средневекового Китая. Однако существуют персидские источники (летописи и книги;), написанные в Каракоруме всего лишь несколько лет спустя после смерти Чингиз-хана, когда место его погребения было столь же хорошо известно (по всей Монголии), как в наши дни место погребения Наполеона во Франции. Поэтому я полагаю, что в данном случае предпочтение следует отдать Марко Поло и персидским авторам.