Но каким же образом чингнзизм можно рассматривать как религию? Если в основе чингизизма лежат предания и исторически достоверные известия многочисленных разноязычных письменных источников о происхождении и деяниях самого Чингизхана, а также пусть легенды, но трактующие историю как достоверную, что в какой-то (не исключено, что даже в значительной) мере соответствует исторической правде о происхождении ближайших и очень отдаленных предков Чингизхана, то не является ли чингизизм в каких-то деталях достоверной, а в каких-то — полулегендарной или легендарной, но тем не менее историей великого “потрясателя вселенной”, и не больше!? Ведь тюрко-монгольские народы верили в реальность генеалогии Чингизхана, а его современники и последующие поколения знали, что он реальное историческое лицо.
Забегая вперед скажем, что буддисты верили в реальность Будды, зороастрийцы — Зороастра, христиане — Иисуса Христа. Мусульмане знали, что пророк Мухаммед, основавший ислам и по имени которого ислам иногда называют магометанством, — историческое лицо, относительно существования которого сомнения неуместны. Примеры могут быть умножены. Тем не менее существовали ли они как исторические лица или нет, их учения стали вероучениями, т. е. превратились в религии. Главное, однако, даже и не в этом.
Тюрко-монгольские народы поставили в центр своих представлений о происхождении мира действительную или мнимогенеалогпческую историю рода Чингизхана, центральной фигурой которой был сам создатель Монгольской империи. Для тюрко-монгольских народов, оказавшихся в сфере влияния чингизизма, история со времени Чингизхана — это история “новой эры”, а история до Чннгизхана — история “до новой эры”. Эпоха Чингизхана для них стала точкой временного отсчета, т. е. тем, чем и является эра. Генеалогические представления тюрко-монгольских родов, племен и народов были увязаны с данными о генеалогическо истории рода Чингизхана. Родословные тюрко-монгольских “первоплемен” были сплавлены в единое целое с родословными более “позд них” племен и генеалогией Чингизхана, его предков и потомков и образовали “стройную пирамиду”, в которой нашлось место всем подлежащим учету чингизизмом кочевым племенам Евразии. Для чингизизма именно эта “пирамида” стала важнейшей фазой формирования рода людского, центром человечества, остальные же части человечества, известные по их религиозной или действительной истории, стали несущественными.
Этот новый генеалогический комплекс, изложенный в терминах родоплеменного осмысления возникновения и сложения структуры человечества, стал базой формирования воззрений на происхождение всего человечества и вселенной. Он был дополнен традиционными элементами тюрко-монгольского шаманизма, которые стали как бы верхним этажом и пристройками здания новой веры. Тем самым был создан космогонический миф, т. е. сформировались иллюзорные мировоззрение и идеология. Так родилась новая религия.
Сказанное не противоречит тому, что сведения источников и преданий о Чингизхане являются его историей или передачей достоверных эпизодов его биографин. “Коварство” чннгизизма как конфессии и как универсальной идеолого-мировоззренческой концепции и прагматической доктрины в том и заключалось, что он был “замаскирован” реально-историческими этажами своей структуры. Прямую аналогию формированию чингизизма можно видеть в истории сложения магометанства / ислама. Существенная разница между их оформлением заключалась в том, что во втором случае “вначале было слово”, а затем практические дела, а в первом — “меч”, т. е. дела, и лишь затем — “слово”. Если первые мусульмане потрясли мир, воодушевленные учением, то татаро-монголы, перекраивая мир, творили и осваивали учение. Если фонда первоначальных идей татаро-монголов о структуре человечества и их собственном месте в ней было достаточно для начала предприятия, то для завершения его потребовалась вселенская доктрина. История чингизизма — это и есть история рождения фантастического мировоззрения, ложной идеологии, центральной идеей которых было “мировое господство”. И если татаро-монголы не сознавали своей миссии в творении нового идеального мира, то в этом повинно именно то, что “дело” у них опережало “слово”. Этого они не поняли, не поняли до конца своих завоеваний, крушения Монгольской империи и исчезновения реликтов “мира по-монгольски”. Человечество, занятое ликвидацией последствий татаро-монгольских завоеваний, “не заметило” чингизизма-конфессии. Враждебность прочих универсальных идеолого-мировоззренческих систем, инкорпорировавших в некоторых случаях, подобно исламу или, ламаизму, в свой состав отдельные элементы чингизизма, способствовала его повсеместному светскому осмыслению. Его собственный “примитивизм” и ксенофобия воздвигали стену на пути его распространения. Увлеченные изучением результатов “практической деятельности” татаро-монголов, не приняли в расчет чингизизм как целостное учение и современные ученые. Так он и остался в истории человеческом мысли как явление светское. Если и предпринимались попытки осмыслить чингизизм в духовном плане, то этот его аспект в целом изображался как придаток татаро-монгольского мирового погрома, не имеющий идеологической системности и цельности. Поэтому чингизизм до сих пор — это по преимуществу событийная история. Если и для татаро-монголов он также был достоверной событийной историей, но вписавшейся в их идеальную историю мира, то ведь для татаро-монгольской иллюзорной мысли сама идеальная история была достоверной историей, что свойственно всем религиям и не должно мешать научному пониманию чингизизма-веры. Таким образом, конфессиональное понимание чингизизма и реальность истории Чингизхана и татаро-монголов не противоречат друг другу и не исключают одно другого. Изучение конфессиональной истории чингизизма, зарождение, развитие и отмирание которого хорошо освещены в источниках, прояснит не только этот феномен, но и поможет, вероятно, пониманию истории сходных степных и нестепных, например греко-римских, мифологических циклизованных систем, так как чингизизм — это есть типичная циклизация достоверного и легендарного. Ценность методологических выводов из такого изучения бесспорна.