Так, уже Чжао Хун, посол империи Южная Сун, побывавший у монголов в 1222 г., отмечает, что «татары, унаследовав систему цзиньских разбойников», ввели у себя ряд чиновничьих должностей китайского происхождения: управляющего протоколами, министров, пин-чжанов и др. Кроме того, Чингис-хан и его преемники стали издавать письменные указы и постановления различных видов и выдавать лицам, облечённым определёнными полномочиями, пайцзы. «Всему этому научили их мятежные чиновники цзиньских разбойников», — резюмирует Чжао Хун[207].
Ещё два посла Южной Сун — Пэн Да-я и Сюй Тин, побывавшие в Монгольской империи в 1233–1236 гг., т. е. уже в правление хана Угедэя, упоминают о налогах, взимаемых с населения Монгольской империи, причём называют его термином «чай-фа», который монголы также позаимствовали из империи Цзинь[208]. Введение в Монгольской империи упорядоченной налоговой системы связывается с именем Елюя Чу-цая, бывшего сановника империи Цзинь, перешедшего на службу к Чингис-хану и ставшего канцлером при его преемнике Угедэе. Согласно жизнеописанию Елюя Чу-цая, система налогообложения была введена для того, чтобы спасти китайских подданных монгольского хана от систематического ограбления кочевниками[209].
В 1-й четв. XIV в. империя Юань в значительной степени превратилась из оседло-кочевого государства в «чисто» китайскую империю, восприняв и китайскую систему ценностей управления и права. Монгольское имперское право (даже с учётом прежних рецепций из правового опыта империй Цзинь и Сун) перестало быть эффективным, и понадобились очередные правовые преобразования. Они были проведены в эпоху правления Гэгэн-хана (Шуди-Бала, император Ин-цзун, 1320–1323), в результате чего появились крупные кодификации имперского права — «Да Юань тун-чжи» («Общие законы великой династии Юань»), «Юань(-чао) дань-чжан» («Установления династии Юань») и «Цзин-ши да-дянь» («Великие установления по управлению миром»). Значительную часть норм составляли прямые заимствования из китайского права империй Цзинь и Сун[210].
Аналогичным образом складывалась ситуация и в Иране, где до монгольского завоевания (как и в Китае) существовала развитая правовая культура. Её влияние было настолько велико, что даже в период монгольского владычества в документах и трактатах, составленных чиновниками персидского происхождения традиционные монгольские налоговые термины заменялись их персидскими эквивалентами[211]. Для устранения столь явного конфликта была необходима правовая реформа. Радикальные государственные и правовые преобразования в Государстве Ильханов на рубеже XIII–XIV вв. были проведены везиром Рашид ад-Дином, советником ильхана Газана и во многом представляли собой именно рецепцию норм прежнего иранского права, базирующегося на шариате и фикхе[212].
Наконец, третья группа условий рецепции иностранного права монголами — принятие монгольскими государствами той или иной религии в качестве государственной. В Монгольской империи (затем — империи Юань) это был буддизм, в Государстве Ильханов, Золотой Орде и Чагатайском государстве — ислам.
Как известно, уже при Хубилае в Монгольской империи буддизм занял доминирующее положение. Средневековый историко-правовой памятник, известный под названием «Белая история» («Цаган теуке») содержит информацию о том, что к чиновникам Монгольской империи были приравнены представители буддийского духовенства — ламы различных уровней, в число обязательных для исполнения норм были включены требования о соблюдении буддийских ритуалов, внесены соответствующие дополнения и изменения в положения о наказаниях и пр.[213] Все эти положения представляли собой рецепцию буддийского права, позаимствованного преимущественно из Тибета через буддийских иерархов, находившихся при ханском дворе.
Аналогичным образом в Золотой Орде в процессе принятия ислама в качестве официальной религии в систему золотоордынского права были включены нормы шариата, а мусульманские чиновники и представители духовенства вошли в состав золотоордынской администрации: так, в ярлыках ханов Золотой Орды «мусульманского периода», помимо и ранее упоминавшихся темников, тысячников и др. появляется обращение также к кадиям, муфтиям и другим представителям мусульманской социально-политической системы[214].
207
Мэн-да Бэй-лу («Полное описание монголо-татар») / пер. с кит., введ., комм. и прил. Н. Ц. Мункуева. — М., 1975. — С. 73–74.
208
«Краткие сведения о чёрных татарах» Пэн Да-я и Сюй-Тина / пер. Линь Кюн-и и Н. Ц. Мункуева // Проблемы востоковедения. — 1960. — № 5. — С. 143, 155. См. также: Schurmann H. F. Mongolian Tributary Practices of the 13th Century // Harvard Journal of Asiatic Studies. — 1956. — № 19. — P. 318–325.
209
Мункуев Н. Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах: надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая. — М., 1965. — С. 73. См. также: Allsen T. T. Mongol Census Taking in Rus’, 1245–1275 // Harvard Ukrainian Studies. — 1981. — Vol. V. — № 1. — P. 35; Kushenova G. Cengiz Han’ın İki Valisi, Mahmut Yalavaз ve Yeh-Lu Ch’u-Ts’ai: Devlet İdare Anlayışları ve Uygulamaları // BİLİG. — Sayı: 42–2007. — S. 229–242; Schurmann H. F. Mongolian Tributary Practices of the 13th Century. — P. 363.
210
Попов П. С. Яса Чингис-хана и уложение монгольской династии Юань чао-дянь-чжан. — Р. 0153; Далай Ч. Монголия в XIII–XIV вв. — М., 1983. — С. 70–73.
212
Рашид ад-Дин. Сборник летописей / пер. с перс. А. К. Арендса; ред.: А. А. Ромаскевич, Е. Э. Бертельс, А. Ю. Якубовский. — М.; Л., 1946. — Т. III. — С. 217–316.
214
Радлов В. В. Ярлыки Тохтамыша и Темир-Кутлука // Записки Восточного отдела Русского археологического общества. — Т. III. — СПб., 889 (отд. оттиск). — С. 20–21; Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. — Саранск, 1960. — С. 252.