А случаем представлялась возможность проявить свое умение на публике и без всяких там тягот. Хотелось бы мне знать, кого такая перспектива не вдохновила бы?
Осторожно подкравшись, я поднял птицу на крыло, вскричав: «Кыш!» — и выстрелил. Утка упала в воду. Я гордо оглянулся. Остальное — работа Чиньки… Он как раз в хорошем собачьем темпе прибыл к месту. Не дожидаясь команды и даже не взглянув на меня, плюхнулся в воду и поплыл к утке. Небрежно взяв ее за перья, потянул к берегу. Только к противоположному…
— Чинька, ко мне! — крикнул я, удивившись.
Но он и ухом не повел. Я заволновался. Я так красиво снял утку, и теперь Чинька портил мне весь спектакль!
— Чинька, неси ко мне! — закричал я грозно. Чинька как ни в чем не бывало вылез на дальнем берегу, положил утку в траву и отряхнулся. Виляя хвостом, он смотрел в мою сторону.
— Чинька, неси ко мне! — приказал я я хлопнул себя по коленке, все еще не переставая надеяться на его благоразумие. Он с великой охотой поплыл, но только без добычи. Утка осталась там, где ее положил Чинька. Если это подранок, тогда ищи-свищи его в камышах. Я, позабыв о всех командах и правилах дрессировки, закричал псу:
— Вернись и принеси утку, паршивец! Она убежит в камыши…
Чинька вылез рядом со мной и, не обращая никакого внимания на меня, отряхнулся.
— Иди возьми утку… Взять! — надрывался я, но он, опустив голову, будто вынюхивая след невидимого зверя, побежал к машине.
Лида и Александр Иванович покатывались со смеху. Чинька сел рядом с ними и уставился на меня. Пасть его была полуоткрыта, красный дразнящий язык лежал меж белых зубов, и мне издали казалось, что он издевательски ухмыляется.
Я прикинул, где может кончаться канал, нашел переход, перебрался на другой берег, подобрал утку и снова вернулся.
Несчастье
Возвращаемся с охоты. Чинька заметно оживился, поскуливая в ответ на звонкий лай дачных собак, давних его друзей и недругов. Это к ним по ночам он ходил в гости.
Лида в болотных сапогах, со сложенным ружьем, торчащим из рюкзака, и в утепленной брезентовой куртке вяло шла но обочине дороги. Я был в таком же походном одеянии, при ружье, с рюкзаком потяжелее, в котором покоилась наша добыча — несколько уток. Чинька бежал по противоположной стороне дороги, осознавая, что свой собачий долг он выполнил до конца. Низко опустив голову, он словно продолжал вынюхивать вкусно пахнущие утиные следы. Вдали из-за поворота показалось такси. На всякий случай я окликнул Чиньку: «Чинька, ко мне!» Но он замечтался, обследуя утрамбованную землю.
Машина приближалась. Навострив уши, все еще находясь под впечатлением азартной охоты, Чинька продолжал трусить по дороге. И вдруг такси рванулось вперед. Все мы закричали, и Чинька, будто проснувшись, бросился к нам. Но поздно! Если бы шофер затормозил… Нажми он на педаль, пропусти ошалевшую и потому неверно оценившую обстановку собаку, и несчастья не случилось бы. Но машина, не меняя скорости, сбила пса и поехала дальше. Я только и успел заметить, как на меня трусливо и опасливо глянули маленькие, заплывшие глаза шофера.
Я было бросился вслед, но меня отвлек Чинька. Он с трудом поднялся на ноги. Его спина изогнулась, будто у него внезапно вырос горб. Он стоял и покачивался. Я обнял его, боясь потревожить поломанные кости. Хотел поднять и понести, но он взвизгнул тихонько и извинительно.
— Чинька, как же ты, глупыш, кинулся под машину? — запричитал я над ним. — Тебе больно на руках?.. Может, пойдем, Чинька, здесь недалеко…
Он, постанывая, мелкими шажками побрел к дому. Мы следовали за ним. Я снова попытался взять его на руки, но, казалось, он просил не трогать его, так ему было больно. Он напрягся и, мобилизовав всю свою волю к жизни, переставлял ноги медленно, поочередно, лапу к лапе. Я не утерпел.
— Давай лучше я тебе помогу, Чинька, потерпи!
Осторожно поднял его и понес. Ему было больно, но он терпел. И только где-то в глубине души я еще надеялся невесть на что: на Чинькины силы и жизнелюбие, на его волю, наконец. Я принес его на дачу и уложил на сено. Я был взволнован и возмущен. Ну чего стоило таксисту притормозить! Так, легонько придержать машину и пропустить собаку. А вместо этого шофер, проявляя неуемную лихость, поддал газу и сбил безответное существо. Великий соблазн — безнаказанность!
Такси поехало в тупик и остановилось там. Я зашагал туда. Мне непременно хотелось понять, осознать истоки этого дремучего безразличия к чужой жизни. Второпях я не сбросил ни рюкзака, ни ружья. Сапоги глухо стучали по дороге.