Я снова вытянул несколько корюшек подряд, а Лида — опять «самурая». Надоело ей это, и она давай жаловаться:
— Ты мне не те блесны привязал!
Я подозвал Чиньку и дал ему маленькую корюшку:
— Отнеси Лиде в подарок, пусть понюхает, как пахнет настоящая рыба!
Он осторояшо взял двумя зубами трепещущую корюшку за хвост, отнес и положил у ног Лиды. От подобного «оскорбления» она закричала:
— Чинька! Забирай эту паршивую рыбешку назад!
Чинька, уловив игровой тон, безропотно ухватил рыбу и прибежал ко мне. Он аккуратно опустил ее и посматривал на меня, добросовестно выполнив свой долг.
Лида снова поймала «самурая» и рассердилась не на шутку.
— Стая подошла, — обнадежил я ее, хотя всяк рыбак знает, что «самураи» стаями не ходят.
— Чинька, — позвал я, — возьми рыбу и передай Лиде, пусть не расстраивается.
Он весело исполнил поручение.
— Чинька, паршивец такой, забирай сейчас же свою рыбу!.. Не смей больше приносить ее ко мне! — осерчала Лида и затопала ногами.
Рыбаки вокруг заулыбались. Чинька нехотя защемил на зуб корюшку и засеменил куда-то в сторону. Но как будто передумал. И как ни в чем не бывало пришел, сел на доску от старого ящика.
Я заподозрил неладное:
— Чинька, — говорю, — ты куда дел корюшку? — Он воровато отвел глаза и сделал вид, что не слышит. — Где рыба?! — строже спросил я.
Он сидел на своей дощечке отвернувшись, будто и не слыхал.
— Ты слопал ее, негодник?! Я тут один на нас троих ловлю рыбу, а вы ее глотаете живьем!.. Ты же сырую рыбу не ешь, а? — Последнее было произнесено таким тоном, каким иные говорят: «А ты ведь слово дал…»
Чинька был глух. Он разглядывал бледный огрызок луны, так нелепо висевший на дневном небосводе, и как бы размышлял, а не погавкать ли на нее, чтобы не отвечать на вопрос: «Где рыба?» Где рыба… Где ж ей быть… Он проводил глазами пролетавшую мимо чайку, намекая хозяину, кто мог съесть его рыбу.
Этот случай не прошел даром. Чинька пристрастился к свежей корюшке. Однако ои понимал, что у хозяина рыбы немного, поэтому стал промышлять у оставленных лунок. Мы об этом долго даже не подозревали.
Когда рыба совсем не ловится, рыбак начинает перевязывать блесны, сверлить новые лунки, искать рыбацкого счастья. Он выдернет рыбку-две, оставит ее на льду и уходит дальше.
Чинька, чтобы погреться, тоже бродил. От лунки к лунке, от рыбака к рыбаку, как в гости. Кто поговорит, а кто и погладит — интереснее жить! И вдруг скандал!.. Чинька убегает, по льду стелется. А за ним, неуклюже переваливаясь в тяжелой шубе, спешит рыбак с железной пешней, как Илья Муромец с мечом. Чинька к косе, где вода плещется. С ходу перемахнул и сел, вывесив язык. А рыбак, вовремя хлопнувшись на лед, едва затормозил. Чинька обежал полынью кругом, возвратился на свое место, уши прижав. Рыбаки смеются:
— Кусок хлеба, что ли, стащил…
— Не-е-е! Он бутылек согревательный унес. С чего еще мужик станет так кричать?
— А может, закусь — колбасы кус—И тут же ободряюще: — Не бойся, Чинька, в обиду не дадим1
Приходит рыбак, красный от конфуза. Жалуется:
— Пять рыбин с лунки сожрал!.. Дружное рыбачье «ха-ха-ха» прерывает его. Я отсчитываю пять корюшек и отдаю. Берет и уходит, оправдываясь:
— Дак он с лунки стащил…
Говорю Чиньке:
— Как же ты мог, Чинька?
— А он на незанятой лунке ел. Откуда ему знать, что та рыба не брошенная? — вступился за него сосед. Наклонился, выбрал корюшку и поднес Чиньке: — Ешь, Чиня.
Так Чинька стал заправским рыбаком.
Черемша
Наступил долгожданный месяц май. Выплеснулись из почек нежные, светло-зеленые листочки, окутались зеленым ковром сопки.
В мае у нас — обязательный поход в лес. Мы — люди лесные. Кто-то восторгается бескрайними просторами степей. Там свои прелести. Но нам без леса жизнь не в жизнь! Одно слово — дальневосточники. И есть у нас одно заветное местечко в лесу, которое мы посещаем только в мае. Здесь можно вдоволь полакомиться необыкновенно пахучей травкой — черемшой.
За ней мы собираемся загодя, оговариваем день, готовим одежду, чтоб было в ней легко и удобно, цветом посветлее, чтоб клещей обнаружить легче. И идем в лес. Чинька гордо семенит впереди. Он знает дорогу.
Через перевалы, через сопки, покрытые густым лесом, пробираемся мы в издавна известную нам долину, где по всему запорошенному жухлыми прошлогодними листьями лику земли в изобилии высеяна бледно-зеленая травка с широким и сочным листом. После зимней безвкусной и однообразной пищи черемша казалась нам лакомством. Ее приятная терпкость, ее особый дразнящий запах вызывает волчий аппетит, и горе тому, кто осмелился прийти в лес без горбушки за пазухой!