Выбрать главу

Стемнело, совсем стемнело, хотя времени было, наверное, около пяти. Мы лежали, иногда переговаривались, прислушивались к коровам. Если отогнать мысль о том, какие они здоровенные и отвратительные, слушать их становится довольно приятно: как они выдувают воздух сквозь большущие волосатые ноздри, ворочаются, непрерывно жуют. Каждый раз, как одна из них пукала, Жук прыскал от смеха. Некоторым только палец покажи.

Не знаю, сколько мы там провалялись. Я никак не могла устроиться поудобнее. Тюки были совсем жесткие, сухие травинки кололись даже сквозь одеяло. Кожа, покрытая двухдневным слоем грязи, страшно чесалась, голова тоже. Я была вся липкая, просто кошмар.

— Сейчас бы в ванну или хотя бы в душ, — сказала я, ерзая, пытаясь почесать спину о землю.

— А мне оно фиолетово, — высказался Жук.

— Понятное дело, — ответила я.

— В каком смысле?

— От тебя воняет, Жучила. Не обижайся, только так и есть. И от меня теперь тоже воняет, только мне это не нравится.

Пока мы вели этот разговор, снаружи набирал силу какой-то звук. Теперь, в наступившем молчании, я услышала, как что-то барабанит по жестяной крыше. Пошел дождь. Звук был оглушительный, вода грохотала по металлу. Я снова пролезла по туннелю, уселась на тюк, стянула через голову футболку, расстегнула джинсы.

— Ты чего? — Жук тоже вылез наружу.

Кроссовки застряли в джинсах; я принялась дергать за шнурки.

— Я хочу помыться. Пошли, пошли наружу.

Я осталась только в трусиках и в лифчике. Босиком.

Выскочила на улицу. Дождь так и хлестал. Капли ударялись о землю, на ноги летела мокрая земля и всякая дрянь. И плевать. Было так здорово. Ледяные уколы свежести на открытой коже. Я задрала лицо к небу, потерла руками щеки, потом ежик на голове. Зуд прекратился. Я втирала дождь в кожу, в каждый ее сантиметр, потом встала, подняв лицо, открыв рот, ловя языком капли.

Оглянулась на коровник. Различила в темноте силуэт Жука. Он привалился к металлической подпорке; улыбался, тряс головой.

— Ты окончательно спятила, чел! — проорал он. — Однозначно спятила!

— Не-а! — заорала я в ответ. — Тут здорово! Давай ко мне!

— Ну нет. Только не я. Мне вчерашнего купания хватило.

Я побежала к нему смеясь, поскользнулась в грязи, чуть не упала. Он отшатнулся, но я схватила его за рукав, потом за обе руки, вытащила под дождь. Он понял, что так и так промокнет, перестал сопротивляться, сбросил одежки, покидал их под крышу.

— Какого фига нам это нужно? Дурь какая-то!

Я снова выскочила наружу, закружилась, раскинув руки, растворилась в толще тьмы и дождя. Жук, в одних трусах, опасливо подобрался ко мне, согнувшись пополам, втянув живот, пытаясь собственным телом защитить себя от холода. Какой же он тощий! Все мышцы видны, не потому, что они такие уж прокачанные, а потому, что их не скрывает никакой жир. Он стоял, заслоняясь руками. В глаза мне не смотрел. Мне было уже не до стеснения — восторг не оставил для него места, — Жук же прямо остолбенел от стыда.

— Холодрыга, блин! — пискнул он.

Я расхохоталась:

— Освежает!

— Как иголки колются!

— А ты разотри кожу. Вотри в нее воду, и будет хорошо.

Он неловко потер предплечье, потом плечо.

— А и верно, ты права.

Он вошел во вкус, ерошил пятерней волосы, задирал голову, как и я, прикрывал глаза. Что-то радостно проорал, а я смотрела, как он вытирает лицо, плечи, грудь — и тут до меня вдруг доперло: он красив.

От этого озарения у меня будто огонь вспыхнул в теле. Можно подумать, я увидела его впервые, увидела не только то, что видят все: дерганого, невоспитанного, агрессивного, нескладного подростка.

Я поняла, что и он смотрит на меня.

— Чего? — спросил он.

— Ничего.

— Замерзла?

— Да не, порядок.

— Двигайся, а то окоченеешь! — Он внезапно сорвался с места, заскакал как ненормальный, издавая громкие вопли. Я не отставала — пританцовывала, подпрыгивала, смеялась до полного изнеможения. Он схватил меня за руку, закрутил, потом притянул к себе, обнял за талию, и мы пустились в вальс, как два полных идиота. А дождь лил не переставая. Все это было безумием, настоящим безумием.

— Кто-то там наверху тебя любит! — проорал он мне в ухо.

— Ты это о чем?

— Ну, ты захотела душ — и тебе его сразу устроили. Что, нет?

— Это просто дождь. Никого там нет наверху.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, последние пятнадцать лет никто оттуда обо мне не заботился, с чего бы теперь?

Мы остановились, но руки с моей талии он не убрал.

— А я всегда буду о тебе заботиться, — сказал он.

Эти слова пронзили меня до самого нутра. Желудок скрутило. Защипало глаза. Для этого пацана не существует никакого «всегда». Я отвернулась, чтобы он не заметил моих слез.

— Я не вру, Джем.

— Я знаю, — ответила я, и голос сорвался.

Он поднял руку, взял меня за подбородок, мягко повернул, чтобы снова оказаться лицом к лицу. Ростом мы, мягко говоря, не совпадали, глаза мои оказались на уровне его груди. Он приподнял мое лицо, нагнулся ближе.

Я едва успела подумать: «Этого не может быть» — и тут же почувствовала, как его губы мягко коснулись моих. Я закрыла глаза. Он слегка шевельнул губами, ткнулся носом в мой нос. Я почувствовала, что он отстраняется, открыла глаза. Лицо его было совсем близко, даже искажено этой близостью, но число стояло там же, на своем месте. Когда он отодвинулся, лицо снова обрело знакомые черты, черты Жука, которого я так хорошо знала. Он нахмурился, выпустил меня, поднял обе руки.

— Прости, — сказал он. — Прости меня.

— Ничего, — сказала я быстро. — Ничего страшного.

Подняла руку, положила ему на затылок, притянула к себе, и мы поцеловались снова. Растворились друг в друге, в нежности, в чертах лица, которые, как нам раньше казалось, мы так хорошо знали. Стоя под дождем, в темноте, в каком-то совсем ином измерении.

18

Я откинулась на одеяло, инстинктивно прикрыла грудь руками. Он пытался туда добраться — потрогать, поцеловать. Я знала, что руками вроде как отталкиваю его, на самом деле я не хотела его отталкивать, но было себя не пересилить. Если мы сейчас это сделаем, твердила я себе, придется ему довериться, пустить его к себе в душу. Я заставила себя убрать руки, поднять их над головой, ладони легли на сено. Это был совершенно сознательный жест — я полностью раскрывалась перед ним. Он тут же накинулся на меня: целовал, покусывал, сосал. Замечательные ощущения. И ошеломительные. Слишком новые, слишком странные. Я чувствовала, как здравый смысл отступает в сторону. Я превратилась в стороннего наблюдателя, и абсурдность происходившего: мы вдвоем, голые, в вонючем коровнике, незнакомые ощущения на коже и внутри, общее напряжение — все это вылилось в приступ истерического смеха.

Жук оторвался от своего занятия и посмотрел на меня. Его лицо было абсолютно серьезным. Я еще не видела его таким серьезным.

— Ты смеешься.

— Нет.

Но мне никак было не унять нервного хихиканья.

— Я что-то сделал не так?

— Нет, что ты. Просто… я… пока не привыкла. Прости.

Смех затих, и я поняла, как сильно его обидела.

— Всё в порядке, — сказала я. — Понимаешь, я никогда раньше этого не делала. Вот и психую. Ничего страшного. Иди сюда.

Я уже готова была разрыдаться — все чувства взяли и вылезли на поверхность. Притянула его к себе, нежно поцеловала, заставляя губами вернуть мне поцелуй. Когда мы целовались, становилось лучше. Мягкая влажность губ как бы распускала внутреннее напряжение. Она вернула меня в мое тело. Я опять была рядом с Жуком.

Он ласкал меня, гладил, из кончиков пальцев так и била нервная энергия. Потом покопошился в темноте, и мы это сделали. По-настоящему — на колючем одеяле, среди сенной трухи и запаха навоза. Тюки сена, наверное, немного покачались, а земля не стронулась с места. Вышло все неловко, механически, да и длилось-то всего какую-нибудь минуту: было бы из-за чего переживать. Но после этого мы стали другими. И изменил нас не секс, а новая близость, интимность. Мы как могли укрылись двумя одеялами и старой зеленой курткой, прижались друг к другу. Дождь смыл кисловатый запах Жука, осталась лишь легкая, уютная терпкость. Я устроилась с ним рядом, положив ему голову на грудь.