— Мам? — позвала я, хотя знала: она не отзовется. В комнате никого не было. Она ушла. И ее число тоже исчезло. Я помнила его, но больше не увидела, когда заглянула в тусклые, пустые глаза.
Я простояла там несколько минут или несколько часов — не помню, — а потом спустилась по лестнице и сказала соседке снизу. Та поднялась посмотреть. Меня заставила подождать за дверью, дурища, — можно подумать, я еще ничего не видела. Пробыла она там с полминуты, потом вылетела наружу, и на площадке ее вырвало. Проблевавшись, она утерла рот платком, отвела меня к себе в квартиру и вызвала «скорую». Приехала целая толпа: люди в форме — полицейские, санитары, — а с ними мужики в костюмах, вроде того, с бланком на планшете, и еще какая-то тетка, которая разговаривала со мной как с недоразвитой, а потом просто так взяла и увела меня оттуда — из моего единственного дома.
В ее машине, пока она везла меня хрен знает куда, я все крутила и крутила это в голове. Не числа, а слова. Два слова. Дата смерти. Дата смерти. Если бы я заранее врубилась, что обозначает это число, я бы сказала маме, сделала бы что-то, ну, сами понимаете. Изменило бы это что-нибудь? Если бы она знала, что вместе нам жить всего семь лет? Фиг, она бы все равно ширялась. Ничего бы ее не остановило. Не заставило слезть с иглы.
Мне было паршиво у канала с Жуком. Да, мы были на воздухе, но с ним мне казалось — я в ловушке, взаперти. Он заполнил все пространство своими длиннющими конечностями и все время двигался — а точнее, дергался — и еще вонял. Я поднырнула ему под локоть и выскочила на дорожку.
— Ты куда? — крикнул он мне вдогонку; голос отскакивал от бетонных стен.
— Пойду погуляю, — буркнула я.
— Ну и классно, — сказал он, нагоняя меня. — Погуляем, поболтаем, — добавил он. — Погуляем, поболтаем.
Подошел поближе, к самому плечу, даже касаясь одеждой. Я шагала опустив голову, надвинув капюшон, под кроссовками мелькала тропинка, усыпанная гравием и мусором. Ну и видок у нас, видимо, был — я совсем мелкая для своих пятнадцати, а он — как черный жираф, да еще обкурившийся. Он попытался заговорить, но я молчала. Все надеялась, что ему станет скучно и он свалит. Дождешься. Похоже, чтобы он отвязался, его нужно послать, да и тогда, может, не уйдет.
— Так ты у нас новенькая? — Я передернула плечами. — Что, вышибли из старой школы? Плохо себя вела?
Да, вышибли из школы, вышибли из последнего «дома», а до того еще из одного, а еще раньше из другого. Нигде я не приживаюсь. Никто не может поняты мне нужно одно — не перекрывайте мне кислород. А меня вечно поучают, что и как делать.
Думают, что, если я начну слушаться, соблюдать режим, мыть руки, говорить «спасибо» и «пожалуйста», все будет хорошо. Ни хрена они не секут.
Он сунул руку в карман:
— Курнуть хочешь? Вон, у меня есть.
Я остановилась, смотрела, как он вытаскивает мятую пачку.
— Ну давай.
Он протянул мне сигарету, щелкнул зажигалкой. Я потянулась вперед и втягивала, пока сигарета не загорелась, заодно надышалась его вони. Тут же отпрянула, перевела дух.
— Пасиб, — буркнула я.
Он тоже закурил — можно подумать, ничего лучше на свете не бывает, потом театрально выпустил дым и улыбнулся. А я подумала: Ему сроку меньше трех месяцев, всего-то. Все, что осталось в жизни этому придурку, — это прогуливать школу и курить у канала. И это называется жизнь?
Я присела на груду старых железнодорожных шпал. Никотин меня малость успокоил, но Жуку все было нипочем. Он слонялся туда-сюда, взбирался на шпалы, спрыгивал, раскачивался у самой кромки набережной, опираясь на пятки, отскакивал назад. Про себя я подумала: Этим он и кончит, идиот, спрыгнет с чего-нибудь и сломает свою дурную шею.
— Ты всегда так вот дергаешься? — поинтересовалась я.
— Так я же не статуя. Не восковая хряпа у Мадам Тюссо. Из меня, чел, энергия прет.
Он что-то сплясал на тропинке. Я не хотела, а улыбнулась. Когда я последний раз улыбалась? Он осклабился в ответ.
— Клёвая у тебя улыбка, — сказал он.
Совсем охамел. Не люблю, когда ко мне пристают.
— Вали, Жучила, — сказала я. — Двигай отсюда.
— Не парься, чел. Я же не в обиду.
— Да, но… я такого не люблю.
— И смотреть на людей тоже не любишь, да? — Я пожала плечами. — Народ считает, ты с приветом: вечно смотришь вниз, никому не заглядываешь в глаза.
— Это мое личное дело. Есть причина.
Он отвернулся, столкнул ногой камень в канал.
— Как знаешь. Ладно, больше не буду говорить про тебя ничего хорошего, уговор?