Он увеличил скорость, а когда по сторонам дороги зазеленел лес, резко свернул на первую попавшуюся проселочную дорогу. Здесь он выбросил прямо на дорогу радиомаяк, проехал еще метров двести, резко затормозил и задним ходом, морщась от скрежета по бортам и треска под колесами, загнал машину в какие-то кусты. Он еще успел выйти наружу и убедиться в том, что с дороги машина не видна, как через несколько мгновений вдали, у поворота на шоссе, послышался нарастающий злобный рев мощного автомобильного двигателя.
Потом резко завизжали тормоза. Глеб осторожно выглянул из кустов и увидел то, что ожидал увидеть: окутанный медленно оседающим облаком пыли черный джип замер на том самом месте, где он выбросил из машины радиомаяк. Дверцы машины распахнулись, и на дорогу выбрались четверо крепких ребят, одетых, как личная охрана президента во время дипломатического приема. Один из них наклонился и что-то поднял с дороги. Не нужно было долго ломать голову, чтобы догадаться, что именно нашел на лесном проселке охранник банкира Казакова. Раздавшийся вслед за этой находкой возглас “Вот сука!” был таким громким и прочувствованным, что его расслышал даже находившийся на приличном удалении Глеб.
— Что сука, то сука, — пробормотал он и стал навинчивать длинный черный глушитель на ствол извлеченного из тайника в машине “глока”.
Охранники поспешно заняли свои места в машине, двигатель натужно взревел, и огромный внедорожник рванул с места так резко, словно намеревался взлететь. Водитель жал на газ, торопясь нагнать ускользнувший объект наблюдения; сидя на корточках за кустом, Глеб слушал, как тот переключает передачи: вторая, третья и почти сразу — четвертая. Когда машина поравнялась с устроенной Слепым засадой, скорость ее приближалась уже к девяноста километрам в час, и в этот момент Глеб открыл прицельный огонь по колесам.
Передняя покрышка лопнула со звуком, похожим на выстрел из охотничьего ружья, джип резко накренился, и его неудержимо повело вправо, прямо на стену деревьев и кустов. Титановый диск колеса оставлял в грунтовом покрытии безобразную борозду; водитель попытался выровнять машину, но тут заднее колесо подпрыгнуло на сосновом корне, автомобиль потерял управление и, медленно опрокидываясь, с треском, скрежетом, грохотом и звоном бьющегося стекла завалился в кусты.
Потом стало тихо, и в этой тишине Глеб услышал, как где-то поблизости шумно сорвалась с ветки и со стрекотом, напоминающим саркастический хохот, улетела прочь напуганная сорока. Тогда он выпрямился и не спеша пошел к перевернутой машине, держа в опущенной руке пистолет.
— Алексей Иванович, с вас сто пятьдесят, — медовым голосом пропела Алевтина Олеговна, останавливаясь возле его стола.
Мансуров оторвал взгляд от монитора и уставился на нее, ничего не понимая. Алевтина Олеговна высилась над его столом этаким мясным Эверестом, задрапированным в какую-то развевающуюся при малейшем движении синтетику чрезвычайно легкомысленной расцветки. Широкое прямоугольное лицо с выщипанными в ниточку бровями венчал короткий, чуть ниже ушей, парик модного цвета “баклажан”, в ушах покачивались золотые сережки, и жирные, как сардельки, пальцы с выкрашенными в серебристый цвет ногтями тоже были унизаны золотом. Тонкий золотой браслет часов глубоко врезался в жирное запястье, неприятно напоминая медицинский жгут; в правой руке Алевтина Олеговна держала шариковую ручку, а в левой — какой-то влажный от прикосновений потных пальцев список. От нее густо тянуло косметикой. Запах был какой-то знакомый, Мансуров слышал его совсем недавно, но вот когда именно, где и при каких обстоятельствах, припомнить не мог, хоть убей. От этого запаха его опять замутило, и он щелкнул клавишей напольного вентилятора, нимало не заботясь о том, что это может быть воспринято как очень невежливая демонстрация.
Наверное, так его поступок и был воспринят, зато Мансурову сразу стало легче.
— Простите? — сказал он, с трудом разлепив запекшиеся губы.
— Я говорю, с вас сто пятьдесят рублей, — повторила Алевтина Олеговна. — За вчерашний вечер.
— А что было вчера вечером? — удивился Мансуров.
— Вчера провожали на пенсию Бахтина, — сообщила Алевтина Олеговна с легким неодобрением в голосе. — Все сдали, только вы... Кстати, а почему вас не было на банкете?
“Так тебе все и скажи”, — подумал Мансуров.
— Я что-то неважно себя чувствовал вчера, — сказал он, через силу улыбнувшись, и полез в карман висевшего на спинке стула пиджака за своим портмоне. — Видите, даже деньги сдать забыл, хотя, как я сейчас припоминаю, вы мне еще вчера утром говорили... А что вы ему подарили?
— Да, выглядите вы неважно, — озабоченным тоном произнесла Алевтина Олеговна. Впрочем, ее озабоченность тут же прошла. — Что подарили? Ну, цветы, конечно, — роскошный такой букет, знаете, розы с длинными стеблями, прямо до пола... Вазу подарили — кисловодскую, фарфоровую, такую, знаете... — она показала руками, обведя ими в воздухе некую сложную форму наподобие женской фигуры в представлении сексуального маньяка. — С завитушками, в общем, красивую. И еще настенные часы. Знаете, как сейчас модно: настенные часы в форме наручных, и даже браслет есть. Чудо, что за прелесть!
— М-да, — промямлил Мансуров, копаясь в портмоне. Он уже забыл, сколько с него причитается, а спрашивать в третий раз было неловко. Кроме того, наличных в портмоне было — кот наплакал, а демонстрировать в родном банке свою золотую кредитку “Америкэн Экспресс” он не собирался. — И что Бахтин?
— Ну как что? Обрадовался, конечно. Даже прослезился.
— А может, это он от огорчения? — предположил Мансуров. — Может, он ожидал, что ему просто вручат конвертик?
— Шутки у вас, Алексей Иванович! Ну что такое деньги? Заплатил за квартиру, за свет, воду, вот и нет их. А ваза — это память. И потом, конвертик он получил от администрации. Андрей Васильевич лично поднялся из-за стола и вручил. Получилось очень торжественно, солидно.