— Не твое дело, — лаконично ответил Паштет, сунул в карман мобильник и покинул заведение.
Когда за посетителями закрылась дверь, бармен выскользнул из-за стойки и крадучись, на цыпочках подбежал к окну. Лицо у него разом осунулось, в глазах появился странный блеск, а губы непрерывно шевелились, не то читая беззвучную молитву, не то шепча ужасные ругательства. Он осторожно отвел в сторону край занавески как раз вовремя, чтобы увидеть, как Паштет садится за руль темно-зеленого “Шевроле”. Вадик сел рядом, машина мягко тронулась с места и, плавно набирая скорость, покатилась по улице. Бармен увидел, как на углу вспыхнули широкие рубиновые огни ее стоп-сигналов, указатель поворота несколько раз моргнул в сгущающихся сумерках теплым оранжевым глазом, машина свернула за угол, в последний раз блеснув длинным лаковым бортом, и исчезла.
Тогда бармен быстро огляделся по сторонам, вынул из кармана трубку мобильного телефона, вызвал из памяти какой-то номер и стал ждать, про себя считая гудки.
— Добрый вечер, — вежливо сказал он, когда на том конце провода сняли трубку. — Эдуарда Альбертовича, будьте так добры... Да, жду. Спасибо... Учитель, — совершенно другим, не своим голосом, со странным надрывом произнес он после продолжительной паузы, — Учитель, нам нужно срочно встретиться и поговорить с глазу на глаз. Да, немедленно. Очень срочно. Это жизненно важно, Учитель. Да. Мне кажется, я нашел смысл жизни.
Менее чем через час Паштет уже инструктировал своих людей, сидевших в салоне микроавтобуса с затемненными до предела стеклами. Микроавтобус стоял в тенистом, обсаженном высокими липами дворе, напоминавшем узкое ущелье между двумя длинными рядами одинаково уродливых пятиэтажных домов из посеревшего от времени силикатного кирпича. Несмотря на вечерний час, в салоне было душно, пахло соляркой, горячей синтетической обивкой сидений и чьими-то носками. Кто-то закурил, но на него зашикали со всех сторон даже раньше, чем Паштет успел открыть рот.
— Ладно, ладно, — заворчал незадачливый курильщик, гася сигарету о подошву ботинка, — уже все... Тоже мне, друзья здоровья...
— Так, — сказал Паштет, и все замолчали. — Значит, лет ему около тридцати — может, чуть меньше. Ездит на серебристой “десятке”. Невысокий, чернявый. Малахольный. Прошляпите — закопаю, ясно? Не стрелять ни в коем случае, он мне нужен целым и невредимым. Руки зря не распускать, а то знаю я вас, обломов тамбовских. Ерема, это особенно тебя касается. Пальцем его тронешь — голову оторву.
— А если он будет сопротивляться? — обиженно прогудел огромный, как трехстворчатый шкаф, Ерема, привычно поглаживая перебитую обрезком водопроводной трубы переносицу.
— Не будет, — сказал Паштет. — Он ученый, математик, а не спецназовец. Какое там, на хрен, сопротивление! Ну разве что за палец укусит, так нечего свои обрубки ему в рот совать. Не бить, ясно? Особенно по голове. Он, в отличие от вас, головой думает.
Кто-то коротко хохотнул. Паштет посмотрел в ту сторону, и в машине снова наступила тишина.
— Все ясно? — спросил Паштет. — Да, когда возьмете... если возьмете, сразу везите его ко мне на дачу. Только гляделки ему завяжите, чтоб мочить потом не пришлось. И еще. Сначала загляните в квартиру и заберите все, что хотя бы отдаленно напоминает электронику: компьютер, принтер — в общем, все. И всю бумагу тоже.
— И старые газеты? — осторожно съязвил кто-то.
— И старые газеты, — спокойно подтвердил Паштет. — Мало ли что он на них записал. Эти ученые вечно пишут на чем попало, — добавил он, немного подумав. — Еще вопросы есть?
— Есть, — сказал Михаил Корпев по кличке Бурый — тот самый скептик, который присутствовал при недавнем разговоре в кафе. — Зачем тебе этот придурок, Паштет? Ты что, купился на этот фуфель?
Паштет обвел присутствующих тяжелым взглядом серо-стальных глаз.
— Еще кого-нибудь это интересует?
Народ безмолвствовал: люди Паштета привыкли, что их бригадир всегда прав, а если даже и не прав, то спорить с ним — себе дороже.
— Тогда пошли со мной, — сказал Паштет Бурому. Бурый замялся.
— Да ладно, — сказал он. — Чего ты, в натуре? Спросить, что ли, нельзя?
— Почему нельзя? — удивился Паштет. — Можно. Ты спросил, я собираюсь ответить, а тебе почему-то неинтересно, что я отвечу. Ты что, боишься?
— Блин, — с огромной досадой вымолвил Бурый. — Ну чего ты взъелся? Слова ему не скажи...
Он огляделся в поисках поддержки, но остальные благоразумно помалкивали: в прошлом Паштет был боксером и еще не забыл, как надо бить, чтобы у человека отпала охота задавать вопросы. Тогда Бурый вздохнул, поднялся с сиденья и, согнувшись в три погибели, стал пробираться к выходу из микроавтобуса. Паштет пропустил его вперед, вышел следом, задвинул дверь и, взяв Бурого за рукав, отвел в сторонку.
— Слушай, Бурый, — сказал он, — я мог бы просто свернуть тебе морду на затылок, но я объясню. Помнишь, в прошлом году ты все таскался в казино и хвастался, что разработал систему, чтобы выигрывать в рулетку? Помнишь? Говорил, осталось только немного ее отладить... А?
— Ну, помню, — с неохотой признался Бурый. — Потому и говорю, что все это фуфло. Не бывает никаких систем, Паштет. Рулетку не обманешь, а уж биржу — и подавно.
— Хрен ты угадал, — сказал ему Паштет. — У тебя ничего не вышло, потому что ты без калькулятора до десяти считать не умеешь. Я знаю, многие пробовали обдурить рулетку, и все с одинаковым результатом... Ты сколько на своей системе просадил?
— Двенадцать косарей, — нехотя сказал Бурый.
— Молоток, — похвалил Паштет. — Рокфеллер! Упорства тебе, по крайней мере, не занимать. Небось, если бы бабки не кончились, до сих пор в казино торчал бы?
Бурый промолчал.
— А может, тебе денег не хватило? — вкрадчиво предположил Паштет, — Ты подумай, Бурый: а вдруг твоя система правильная? Вдруг всего-то и надо было, что сделать еще пару ставок? А?